самом краю основной плиты. Надсмотрщик не спускал глаз с новичка, губы его кривились.
– Знаешь камень? Хорошо… Спас двух дураков.
Плиту разломило, словно переспелый арбуз. Внутри отливало красным с черными зернами, блестело, сверху опускались ровные канавки, там еще держались разбухшие от воды колышки.
Олег подобрал непомерно тяжелый молот. Вокруг двигались, как полуживые, эти несчастные, с потухшими глазами, и сердце сжимало чувство вины, что все еще не нашел путь для их спасения, не отыскал Истину. Нет настоящего величия в том, кто сумел сам из рабства подняться до императорского трона, таких было немало. Он сам знавал синеглазого пастуха Управду, который оставил овец на отрогах Карпат и сел на трон в Константинополе, а свое славянское имя лишь перевел на латинский лад – Юстиниан, что означало то же самое: управление, право, правосудие. Слово больше разошлось в латыни, от него пошло – юстиция. Он сделал немало, этот белоголовый пастух, хотя трон ему уже был подготовлен и передан дядей, тоже пастухом из тех же краев, – Юстином. Но даже самые могущественные императоры не могут отыскать пути для счастья. Для спасения, как говорит молодая вера христиан.
К вечеру он едва волочил ноги. Молот вываливался из рук, дважды сам лишь чудом не попал под глыбы. Покрытый каменной крошкой, мокрый от пота, он едва расслышал сквозь шум в ушах вопль десятника:
– Закончили, закончили!.. Вылезай!..
Измученные люди заспешили к сброшенным сверху веревочным лестницам. Там уже блестели обнаженные мечи стражей, звякало оружие. Олег замешкался, дыхание вырывалось из груди с хрипами. Ноги дрожали.
Десятник огрел плетью, заорал:
– Быстрее! Чтоб дотемна все были в сарае!
Кто-то помог Олегу подняться. Наверху стражи едва удерживали озверелых псов – те царапали землю, стараясь дотянуться до невольников, острые зубы страшно лязгали.
Десятник втолкнул Олега в сарай, оба повалились на грязный пол. Ворота спешно захлопнули, тут же створки содрогнулись, донеслось царапанье и жуткий вой. В узкую щель под воротами пыталась протиснуться толстая лапа, размером с медвежью.
Олег повернулся на спину, десятник покачал головой:
– Терпишь, не воешь… Стоик?
Олег медленно покачал головой:
– Страдает лишь жалкое тело. Я свободен.
Десятник насмешливо скривился:
– Но ты сам всажен в это жалкое тело, верно? Покинуть не можешь. Оно тоже твое, как я понимаю!
– Душа в запустении, как могу заниматься телом? Вон даже Марк Аврелий, хоть император, а заметил верно: у человека нет ничего, кроме души.
– А если тело околеет? На этой работе?
– Кормят меня лучше, чем я кормился… в пещере. Даже устаю меньше, чем когда изнурял себя трудом, подчиняя тело духу.
Десятник кивнул, уже потеряв интерес к новичку. За три года встречал в каменоломне и святош, и паломников, и стоиков, узнал разные религии, услышал о дальних странах, учил ломать камень аскетов, подвижников, которые только и умели раньше, что носить на себе пудовые цепи, бормотать