полувисела на ее сьежанных плечах.
Он ходил по комнате, гремел посудой, спотыкался о старый паркет, который так и трещал от его топота, искал сигареты, бормотал что-то под нос, сердился, жаловался на мир, на советскую власть, а точнее на осколки власти разваливающейся державы, на несправедливость жизни, то и дело задавая вопросы богу и кляня его за то, что он покинул человечество, отвернулся от него, и сразу же просил прощенье за бред
жалкого, простого смертного.
Она его не слышала, не видела, ей очень хотелось прикурить, но муж, общественные правила и вообще много чего не позволяли ей этого сделать. А так хотелось почувствовать себя американской актрисой с длинным мундштуком в руке, в тонких
черных перчатках и кольцами поверх них, в элегантной шляпке, в дорогом серебряном платье и длинным жемчужном ожерелье на груди.
Ей было сорок четыре, как и ее мужу – вечно небритому, угрюмому, рано постаревшему чернорабочему Сашику. Она не разучилась еще мечтать, как
семнадцатилетняя девочка, какой она часто себя вспоминала и горько грустила. Боже мой, как же она была влюблена тогда в веселого, юморного, высокого шатена с сине- синими глазами – в своего Сашика. Весь мир был тогда влюблен в него, все девченки Ленинакана, а он… он только и смотрел на нее ласковым, безоружным взглядом.
Она помнила тот день, то самый лучший день, когда она шла за молоком в магазин, и день был такой же теплый (прям как сегодняшний, спустя двадцать семь лет): на ней было бежевое платьице и туфли на модном каблучке, она словно летела на них по солнечным незатейливым улочкам родного города, вдали дымел завод, и даже в клумбах его дыма она видела его улыбку, его черты…, которые в один миг вдруг очертились перед ее лицом, и голос донесся словно из другого мира,
– Куда же ты, Ани, так бежишь?
У нее земля расплылась под ногами и от этой невесомости она потеряла дар речи.
– Позволь мне донести твою сумку с покупками до дома.
Она снова промолчала, но сумка, словно сама по себе перешла в его руку.
– Хороший день, не правда ли? – не угоманивался он.
Тогда он умел все, он знал все, он был лучше всех. И в тот вечер он – ее бог, ее мечта, ее вечера грез, ее ожиданье счастья, ее слеза, ее тоска, ее герой – попросил ее руки у ее отца…
– Ани, где мои сигареты в конце концов?! Не сиди с лицом дохлой рыбы, встань, найди их. Быстро, быстро, курица!
Но даже этот ужасный крик пьяного мужа не пробудил ее от воспоминаний.
Эти сцены, скандалы, крики были настолько привычны в их доме, что она уже и не реагировала, и не потому что не хотела или была безвольна, а потому что уже сил не хватало.
Он продолжал материться, оскорблять ее, но она сидела тихо, словно и вправду дохлая рыба. Это еще больше разъярило его, он разбежался в тесном пространстве комнаты и размахнулся, чтоб ударить ее, но рука повилса в воздухе.
– Папа, не бей маму! – детский