взяли. – Лука рассказывал, слегка заикаясь и растягивая слова. – В овражек спустились, только подыматься стали по склону на другую сторону, а навстречу немцы, мы назад кинулись. А тут сбоку из пулемета саданули, мне руку обожгло. Засада. Давай из автоматов отбиваться да гранаты бросать. А немцы нас, видимо, хотят живыми взять, потихоньку приближаются перебежками и кричат: «Рус, здавайсь!» Мы в кусты забрались, не высунуться. Я рукавом гимнастерки руку перетянул, чтобы кровь остановить. Мужик лопочет: «Все, хана нам, убьют». Я ему: «Заткнись, не паникуй, прорвемся». А у него руки трясутся, автомат удержать не может. Вот, думаю, гады, не могли нормального человека мне в пару дать, язык им, видите ли, срочно понадобился. А наших всех после боев последних побило. Так этого мне и подсунули.
Принесли бачок с баландой, люди потянулись к парящему вареву. Лука замолчал и аккуратно, стараясь не пролить ни капли, отправлял в рот ложку за ложкой. Потом вытер куском хлеба миску и оглянулся вокруг, как бы интересуясь, не будет ли добавки.
– С такой жратвы ноги быстро протянешь.
– Ну, а дальше-то, что было, – спросил Борис, все более проникаясь симпатией к этому огромному, но такому ранимому человеку.
– Дальше? – Лука задумчиво почесал затылок, светлые волосы встали торчком. – Я напарнику говорю: «Ты меня прикрой, я сейчас пойду пулеметчика успокою. А потом я тебя прикрою, ты к нам назад по склону уйдешь, по кустикам перебежишь, а я следом». Пополз я, а он из автомата строчит в разные стороны, в белый свет. До пулемета я добрался, а там двое. Гранату тратить не стал, и пулемет пригодиться может. С немцами справился да за пулемет лег. Гляжу в прицел, а в кустах, где напарник сидел, движение какое-то, непонятное. Потом вижу, выходит он оттуда с поднятыми руками и кричит: «Не стреляйте, я сдаюсь, я – свой». Меня такая злоба охватила, дал туда очередь, но промазал, видно, с нервов, редко со мной это случается. Немцы бросились ко мне, да куда там, я их из ихнего же пулемета и уложил. Они достать меня не могли, позиция уж больно хороша была, на крутом склоне. Тогда немцы мины стали бросать. Долго я продержался, но мина совсем рядом угодила, меня контузило, сознание потерял. – Лука говорил короткими, отрывистыми фразами, казалось, что так он меньше заикается. – Очнулся в каком-то помещении, лежу на полу, а вокруг немцы и этот – мой напарник с ними, на меня показывает и говорит им обо мне, видимо. Я ничего не слышу, контузило сильно. Толкают они меня, спрашивают о чем-то, а я им показываю, что не слышу. Наконец поняли. Руки связали и отвели в какой-то сарай каменный, с крохотным окошком зарешеченным. А там в углу ржавая мотыга валялась, я об нее ремень, которым руки связали, и перетер. Через некоторое время выводят меня из сарая и в машину сажают, в крытую, видно, важной птицей посчитали из-за роста моего. Это была их ошибка. А в кузов вместе со мной двое фрицев с автоматами, да в кабине офицер и водитель. Сидим так, едем. Один немец рядом со мной, другой напротив. Тот, что рядом со мной, покурить решил, это была еще одна ошибка. Попросил я со мной поделиться.
– А как же ты его попросил, если не слышишь ничего, да и язык не знаешь? – Бориса все более заинтересовывала эта