а семью вышлют в Сибирь. Шестеро детей. Старшая сестра Василиса уже была замужем, когда революция случилась, а мы еще дети были малые.
– Кулаки – они же плохие, они боролись против советской власти, – сказала я – достойный продукт эпохи.
– Эх-эх, – вздохнула бабушка, – не такие уж они и плохие были. Работящие, вставали с петухами, работали сами и другим работу давали. А как кормили своих работников! Лучше, чем домочадцев. А ежели плохо кормили или платили мало, то у таких работать никто не хотел, а люду безработного после революции много шаталось. Село наше вдали от больших дорог всегда стояло, может быть, поэтому и хозяйство удалось сохранить. Долго нас никто не трогал.
– А почему дедушка Иван поехал за кружевом?
– Да я и сама не знаю… Доверял ему наш председатель сельсовета, и когда надо было собрать зерно для Красной армии, и потом – сопровождать подводы в главный город нашей губернии, Сталино, сейчас это Донецк…
– Правда? – удивилась я.
– Слушай дальше. Назначили его старшим поезда с зерном уже в Сталино, послали дальше в Харьков, потом – в Москву, а оттуда – в Вятку. Мы его четыре месяца не видели. Хорошо, что мой брат Дмитрий…
– Дедушка Дима? – уточнила я.
– Дима уже помогал по хозяйству и работал наравне со взрослыми, хотя ему едва двенадцать исполнилось.
Мама Пелагея, твоя прабабушка, ее все звали Паней, каждый день молилась перед иконой святого Пантелеймона – той, что у бабушки Насти на кухне висит, помнишь?
– Угу, – кивнула я в темноте.
– И папа вернулся. С кружевами. Это пелерина на платье. Отец рассказывал нам про Кукарку и как там все женщины умеют плести кружева. Только плести им сейчас не из чего, да и в новых колхозах все работают. Не до кружев. Ему один мужик отдал за шапку зерна.
– Шапку?
– Ну да. Шапку или картуз. Подошел, отец рассказывал, в рваной рубахе, босой, попросил зерна в шапку насыпать. Детей, говорит, кормить нечем. Многие подходили, но почему-то этого отцу больше всех жалко стало. Он насыпал ему зерна в торбу, у него торба была, и в шапку, а тот достал из-за пазухи кружево и отдал отцу. «Ромашки», сказал, называется. Женушка сплела. Отец еще рассказывал, что вдоль берегов рек, которые они проезжали на поезде, сплошь росли ромашки. Миллионы, миллиарды ромашек. Мама пелерину отстирала, выбелила, да только ни разу не надела.
– Почему?
– По дороге домой отец заболел, аж пылал жаром, когда вернулся, – бабушка помолчала, – оказалось, воспаление легких. И вскоре… умер. Тогда антибиотиков еще не было.
Бабушка вздохнула:
– Я отца плохо помню. А кружево у нас сохранилось до сих пор.
– Где оно?
По моему голосу бабушка поняла, что я плачу.
– Ой, Виточка, ой, дура я старая, расстроила тебя на ночь. Не плачь, кружево мама мне подарила, но я тоже его ни разу не надела. Вон оно в маленькой спальне. Я им машинку швейную накрываю.
– А-а-а-а, – обрадовалась я. Слезы сразу высохли. – Это то, беленькое,