тоже его ношу.
– Отца, тоже мне! А что я вам только что объяснял? Уверяю вас: здесь, на прииске, вы отцов сколько угодно найдете! И это не фигура речи – таков обычай, такова насущная необходимость, так здесь принято поступать! Дайте-ка я вам скажу, что считается позором на руднике. Выставить на продажу фальшивое месторождение – вот это я понимаю. Оспорить разметку чужого участка – вот это я понимаю. Ограбить кого-то, облапошить, убить – это я понимаю. Но позор семьи! Расскажите о том глашатаям, пусть объявляют по всей Хокитика-роуд – это для них будет новостью! Что такое позор семьи – без семьи как таковой?
Балфур завершил свою отповедь, резко стукнув пустым бокалом по ручке кресла. Широко улыбнулся собеседнику и воздел раскрытую ладонь, словно давая понять: он изложил проблему настолько наглядно, что никаких уточнений уже не требуется, но от знака одобрения он бы не отказался. Мади вновь автоматически дернул головой, но тон его ответа впервые выдал, насколько истрепаны у него нервы:
– Вы очень убедительны, сэр.
Балфур, все еще улыбаясь, от комплимента отмахнулся:
– Убедительность – это лишь ловкие трюки да находчивость. Я-то говорю прямо.
– Я вам за это весьма признателен.
– Да-да, – дружелюбно отозвался Балфур. Он, похоже, от души наслаждался ситуацией. – Но теперь поведайте мне о вашей семейной ссоре, мистер Мади, чтобы я сам мог судить, запятнано ваше имя или нет.
– Прошу меня извинить, – пробормотал Мади.
Он оглянулся по сторонам, убедился, что священник вернулся на свое место и с головой ушел в газету. Сидевший рядом краснолицый тип с «имперскими» усами и рыжеватым оттенком волос, похоже, уснул.
Но Томас Балфур был не из тех, кто легко отступается.
– Свобода и обеспеченность! – воскликнул он, снова взмахивая рукой. – Не к этому ли все сводится? Видите ли, я уж загодя знаю, в чем причина несогласий! Знаю я, как оно бывает! Свобода над обеспечением, обеспеченная свобода… отец предоставляет средства, сын требует свободы. Разумеется, отцы бывают слишком властными… дело понятное… а сыновья бывают и мотами… блудные сыновья, как говорится, но всегда и везде ссора та же самая. Вот и с влюбленными так же, – добавил он, видя, что Мади не спешит его перебить. – С влюбленными все точно так же: по сути своей спор всегда об одном и том же.
Но Мади не вслушивался. На миг он позабыл и про медленно обращающуюся в пепел сигару, и про теплый бренди на дне бокала. Он позабыл, что он здесь, в курительной комнате гостиницы, в городе, которому не исполнилось еще и пяти лет, на краю света. Мысли его выскользнули на волю и вернулись к той сцене: окровавленный шейный платок, судорожно сжатая серебристая рука, имя, что захлебывающимся вздохом долетает из темноты снова и снова: «Магдалина, Магдалина, Магдалина». Эта картина вновь возникла перед его внутренним взором, нежданно-негаданно, точно ледяная тень, скользнувшая по лику солнца.
Мади отплыл из Порт-Чалмерса на барке «Добрый путь» – крепком суденышке со стильно изогнутым носом и носовой фигурой из крашеного дуба,