превосходил всех тех, которые мы претерпели со времени отплытия нашего из России. В темную сию ночь в жестокий ветер разлучились мы со шлюпом «Ладога» и соединились не прежде как 1 декабря в порте Св. Франциска, где нашли также шлюп «Аполлон» и Российско-американской компании бриг «Головнин».
В продолжение кратковременного сего плавания от Ситхи до порта Св. Франциска имели мы несчастие потерять канонира Давыда Егорова, который 20 ноября при девяти узлах ходу в крепкий ветер и сильное волнение упал с фор-русленей в море. Хотя немедленно фрегат был приведен к ветру и спущена шлюпка, в которую бросился мичман Нахимов[24] с шестью человеками матросов, но при всех возможных стараниях их спасти его не могли.
В сие время от сильного волнения качало фрегат чрезвычайно, и шлюпка, возвратившаяся назад, едва пристала против того места, где следовало поднять ее, как бизань-русленями разбило оную в мелкие куски. Офицер и матросы, в ней бывшие, успели, однако, схватиться и выскочить.
Сию готовность г. Нахимова при спасении человека жертвовать собою я долгом почел представить на благоусмотрение гг. членов Государственной адмиралтейств-коллегии, и льщу себя надеждою, что таковой подвиг не найдется недостойным внимания правосудного моего начальства.
В заключение сего донесения моего к в. пр-ву обязанностью почитаю я упомянуть с чувствованием особенного удовольствия о ревностной и чрезвычайно исполнительной службе каждого из офицеров, находящихся под моим начальством. Беспрестанные примеры усердия их к службе е. и. в. обязывают меня просить милостивого воззрения в. пр-ва на деятельную службу их и понесенные уже ими труды, и смею уверительно ожидать, что малейшее внимание, оказанное с сей стороны в. пр-вом, послужит к вящему ободрению сим офицерам соделаться некогда украшением российского флота.
Любезный друг Михайло Францевич!
Чувствую сам, как много значит быть неправым, полчаса сижу и не знаю, чем начать письмо, откровенность, милый, самое лучшее. Итак, скажу тебе, что я виноват и очень много виноват, что не писал из Англии: сужу по себе, как это должно было тебя рассердить, но поверь, что никто, может быть, не раскаивался столько в своей ошибке, как я. Постараюсь теперь вознаградить потерю. Начну с того, что со дня нашей разлуки я не был покоен, оставшись тебе и Константину Васильевичу[25] должен.
Теперь будет мне несколько легче, посылаю тебе с Павлом Мироновичем[26] тридцать червонцев, потрудись, милый друг, заплатить Константину Васильевичу и себе. Думаю, что я так много виноват, что даже не прошу извинить меня в своих и его мыслях, хотя сколько-нибудь. Это один из тех поступков, которые мы вместе с