за столом напротив биолога, осознавая, что Грейс как минимум наблюдает за ними сквозь одностороннее зеркало. Эксперты уже допросили биолога, но Контроль тоже был своего рода экспертом, и ему был необходим прямой контакт. Есть в фактуре допроса лицом к лицу нечто эдакое, чего лишены стенограммы и видеозаписи.
Пол под ногами был грязным, чуть ли не липким. Люминесцентные светильники над головой мигали через нерегулярные интервалы, а столы и стулья будто притащили из школьного кафетерия. Контроль обонял резкий металлический запах низкокачественного чистящего средства, нечто вроде забродившего меда. Уверенности в Южном пределе эта комната не вселяла. Будь она задумана как помещение для отчетов после возвращения с заданий – или хотя бы напоминающая таковое, – ей бы следовало быть покомфортнее, чем комната, раз и навсегда предназначенная для допросов, предполагающих возможное сопротивление.
Теперь, сидя напротив Контроля, биолог производила впечатление, из-за которого он не горел желанием смотреть ей в глаза. Впрочем, ему всегда было не по себе перед допросами, всегда казалось, будто тот яркий сполох в небе застыл в движении и сошел на землю, чтобы встать у него за спиной матерью во плоти и наблюдать за ним. Истина, стоящая за этим, такова: мать действительно время от времени проверяла его. Могла наложить руку на записи, так что это вовсе не паранойя и не праздное ощущение. Это часть его возможной реальности.
Порой даже полезно сыграть на собственной нервозности, позволяющей визави расслабиться. Так что он покашлял, неуверенно отхлебнул воды из принесенного с собой стакана, повертел в руках папку, которую положил на стол между ней и собой, а заодно и пульт от телевизора, находящегося у него за спиной. Чтобы законсервировать условия, при которых ее обнаружили, и вообще позаботиться, чтобы она не приобрела искусственных воспоминаний, заместительница директора приказала не давать биологу никаких сведений из ее личного дела. Контроль счел такую меру жестокой, но согласился с Грейс. Ему хотелось, чтобы папка между ними выглядела потенциальной наградой во время какой-нибудь из более поздних встреч, хотя еще и сам не знал, даст ли ее этой женщине.
Представившись своим настоящим именем, Контроль уведомил ее, что их «беседа» записывается, и попросил назвать свое имя для протокола.
– Зовите меня Кукушкой, – откликнулась она. Не промелькнул ли в ее бесстрастном голосе непокорный вызов?
Контроль поднял глаза на нее – и, тотчас испытав замешательство, снова отвел их. Она что, оказывает на него какое-то гипнотическое воздействие? Эту мысль, пришедшую в голову первым делом, он быстро отмел.
– Кукушкой?
– Или вообще никак.
Он кивнул, понимая, когда надо спустить на тормозах: исследование термина до поры обождет. Ему смутно помнилось нечто эдакое из личного дела. Быть может.
– Кукушка, – произнес он, будто дегустируя. Слово оставило на языке привкус мела и неестественности. – Вы не помните