Жили в постоянном страхе. Антонину зачислили бухгалтером, она была хорошо образованна, быстро и точно считала. Люсе пришлось заняться кухней и домом. Конечно, после стольких лет жизни в городском комфорте, с кухарками и горничными, всем было нелегко, но здесь, в отдаленном лесном хозяйстве, они были в безопасности.
А вот старшего брата отца моих сестер, дядю Винцента, «раскулачили» и вместе со всей семьей (жена, трое сыновей, две дочери) сослали в Сибирь. Винцент умер в дороге. Жена его тоже умерла, уже в Сибири. Старший сын Франц и две сестры вернулись в Латвию после смерти Сталина. Дети Франца живут в Нью-Йорке. Судьба остальных мне неизвестна.
В 1941 году волна репрессий прокатилась по всей Латвии и Латгалии. Мирная жизнь латышей кончилась. А жизнь моих родных в Латгалии за считаные дни перевернулась с ног на голову. «Красного террора» латыши не забудут никогда, как не забыли его в моей латгальской семье, хотя старались об ужасах того года не рассказывать мне, русской из Москвы. Однако даже сегодня можно слышать, как они, поругиваясь, порой кричат вместо «иди к черту» – «чтоб тебя в Сибирь отправили».
Между советским молотом и нацистской наковальней
Утром 22 июня 1941 года немецкая авиация бомбила латвийские города Вентспилс и Лиепаю. К 8 июля немецкая армия оккупировала всю территорию Латвии.
Части Красной армии хаотично отступали. Их добивали и айзсарги, и местные жители, ведь первый год советской власти у большинства населения, даже у тех, кто поначалу был благожелательно настроен к Советской России, вызвал глубокую вражду к новым порядкам. «Мстили слепо и сурово / В сорок первом за акции сорокового» («Братское кладбище в Риге»), – напишет в 1962 году Коржавин.
Многие годы спустя Илия Анцанс пытался объяснить сыновьям: «Мы хотели мстить большевизму, коммунистам, Советскому Союзу за уничтожение нашей республики, нашего государства Латвии, за убийства, ссылки, депортации».
Я не знаю, как далеко зашла месть Илии Анцанса. Был ли он замешан в нацистских преступлениях, в уничтожении евреев – не знаю. Когда я раздумываю над тем, почему Анцанс и моя сестра Лучия так боялись даже упоминания о войне и о том, где они были во время немецкой оккупации, почему кошмар преследования со стороны НКВД и КГБ висел над ними всю жизнь, – поневоле приходит мысль, что Илия мог быть участником не только партизанской войны против отступающих отрядов Красной армии, но, возможно, и карательных акций. Одним из самых страшных эпизодов войны остается сожжение латгальской деревни Аудрини, населенной в основном русскими староверами, в январе 1942 года. Ольгерт, сын Илии Анцанса, уверял меня, что отец в этом не участвовал.
В августе 1941 года была введена всеобщая трудовая повинность. Население вербовали на работу в Германию. Сначала только желающих, а позднее начался принудительный набор. Мой бедный брат Станислав был отправлен в Германию в 1944 году, когда ему исполнилось 17 лет. Он написал отчаянную рождественскую открытку своему дяде епископу Ранцансу