только настал обеденный перерыв, я, не глядя, вывалил в мусорку содержимое контейнера, который Анна вручила мне с собой – готовить для меня она все же не перестала. Раздражающее чувство вины сверлило изнутри и, выйдя из офиса, я тут же схватил телефон и решил ей набрать. Трубку никто не брал. Наверняка опять поставила на беззвучный.
Ноги сами вынесли на гравий Южного Кладбища. Ворон на бортике фонтана, казалось, вовсе не покидал своего места. Разумеется, его примеру следовал и уродливый грибоголовый ангел. А вот девушки не было. Запах медвежьего лука сводил с ума, скручивал желудок голодной судорогой. На скамейке кто-то оставил газету. Заголовок гласил «Очередная Нимфенбургская жертва». Я уже слышал об этих случаях. Какой-то ублюдок выпускает своего пса порезвиться в Королевских Садах Нимфенбурга, и вот уже не в первый раз местный егерь находит разодранный труп оленя. Мысленно я представил во всех подробностях, как потомок тех самых благородных животных, которых разводил на дворцовой территории сам Людвиг Баварский теперь лежит вывернутой наизнанку тушей, кишки разбросаны в стороны, а на высохшие глаза садятся мухи. Из груди вырвался непрошеный смешок – моя благоверная выблевала бы все свои хваленые смузи, предстань ее глазам такая сцена. Я люблю животных, но где-то в глубине души во мне зрело одобрение по отношению к хозяину неведомого карнивора. Хищник должен охотиться. Почему-то мысль об оленьем трупе и о его свежей красной плоти, выставленной на всеобщее обозрение, пробуждала во мне лишь больший аппетит. Надо будет попробовать оленины.
Я недолго посидел на скамейке – той же, что и вчера, – торопливо выкурил сигарету и вскочил, почти бегом ринувшись к ближайшему китайскому ресторанчику.
Когда часы церкви при кладбище пробили восемь, я, наконец, встал из-за стола. Работы за последнее время накопилось, я и не заметил, как засиделся допоздна. Пропущенных звонков на телефоне не было – обычно Анна звонила, когда я задерживался, но на этот раз как будто забыла о моем существовании. Оно и к лучшему.
До метро можно было дойти и обычной дорогой – через узкую Блюменштрассе, в прошлом – Улицу Палачей, а теперь небольшое клубное гетто Мюнхена, – но мой мозг слишком устал, чтобы воспринимать весь этот шум и неоновые огни. Я вновь свернул к кладбищу. В восемь вечера оба входа на кладбище оставались открыты, и можно было срезать угол, чем регулярно пользовались как велосипедисты, так и офисные крысы вроде меня.
Ночное кладбище очаровывало. Все эти древние надгробия, массивные кресты и золоченая роспись напоминали о старых добрых фильмах ужасов из тех времен, когда я был еще ребенком. Надрывались сверчки, над дальними могилами вились огоньки светляков, а бэрлаух продолжал все так же благоухать, наполняя мои ноздри ароматами свежей лазаньи, пасты болоньезе и курочки кунг-пао.
Голоса я услышал, проходя мимо колонн колумбария. Не знаю, что меня дернуло, но я нырнул туда – в темноту неглубоких ниш, где частенько ночевали бомжи. Во мраке