листья и семена. Набухли почки и вот-вот должны были проклюнутся новые, нежно пахнущие молодые листочки. Мир не спеша пробуждался. Воздух стал прозрачен и чист, даже слышно, если прислушаться, как он звенит и дрожит, словно нежный колокольчик вибрирует на легком ветру.
– Чирик, – громко крикнул воробей, нагло усевшись на откос подоконника, и этим своим чириком разбудил Хозяйку. Она открыла глаза и, посмотрев в окно, подумала: «Светло уже. Надо вставать, а так неохота». Ее размышления прервал голос Домового, который в этот момент появился в дверях.
– Ну что, проснулась? Всё лежишь, бока вылеживаешь? Между прочим, тут твоя мебель в гостиной взбунтовалась, – пошутил он.
– Как это? Ты что, бредишь? – удивилась она и приподнялась на локтях, чтобы получше разглядеть хитрого Евдокима, так некстати вошедшего к ней в комнату.
– Ты вот спальню свою переделала, преобразила, – и он погладил большой трёхстворчатый шкаф с антресолями, – вон какой красавец получился с короной на голове. А Шкаф, услышав, что речь зашла о нем, завибрировал под рукой Домового, чуть-чуть задрожал от удовольствия и волнения, обрадовался, что о нем говорят. – Слышу-слышу, не благодари, – тихо произнёс Евдоким и снова погладил гладкую красивую дверку, украшенную резьбой. – Вижу-вижу, что доволен, – прошептал он Шкафу.
– Ты с кем там шепчешься у меня за спиной? Неужто со Шкафом? Ну- ну! Шепчись, шепчись.
– Сегодня ночью Стенку, что стоит в гостиной, задирал и дразнил угловой Диван. Кожаный гордец! Если он новый, молодой, недавно купленный, то это не даёт ему права обижать стариков. Она, бедная, так расстроилась. Боится, что её выбросят, разберут на части и вынесут на помойку. Надо её успокоить. Невоспитанный Диван якобы слышал твой разговор с подругой о том, что ты хочешь избавиться от Стенки. Это правда? – недовольным тоном спросил Евдоким. – Не смей! Я не разрешаю.
– О как! Он не разрешает. – Хозяйку возмутил слишком самоуверенный тон Евдокима. – Вообще-то тут решаю я, а не ты. Ты что ли будешь «махать» инструментами? – проговорила она и не спеша встала с постели, засунула ноги в мягкие тапочки, одернула рубашку и поправила одеяло.
– Хозяин здесь я! – пресек он её возражения. – Ничего, переделаешь, я тебе подскажу, как это сделать. Хорошая она ещё, крепкая. Дверки снимешь, отшлифуешь, уберешь полировку, украсишь рейками и перекрасишь в другой цвет. Нарастишь карниз у нее на голове и этим зрительно поднимешь её до потолка, заодно и «мусор», всякий нужный хлам спрячешь наверху, а то разложила там всякую дрянь, она, бедная, задыхается, – по-хозяйски объяснял он ей фронт будущих работ – глобальной переделки.
– Я всё сказал, – повернулся и заковылял по коридору, по-старчески сгорбившись и шаркая мягкими валеночками, не обращая никакого внимания на протестующие возгласы.
Хозяйка, обалдевшая от такого натиска, побрела по коридору вслед за Евдокимом, вошла в гостиную, посмотрела