произносил себя. Снег, который не умел промолчать. Кто-то услышал, приходил, чтобы помочь, но нужно ли ему помогать?
Снег становился королем, его описывали, его зазывали, и вскоре наступало это долгожданное утро, и люди надевали стеклянные шляпы, курили стеклянные трубки, несли стеклянные цветы, как будто играли в прозрачных и мёртвых людей, но так они демонстрировали живых – убирали разницу между тем и другим. По пространству вырастали затемненные стеклянные дома, где каждый гость мог поставить секрет, как постановку и как секрет, поставить – и тут же раскрыть его. Чаще всего это выглядело как театры теней, но кто-то придумывал оригинальные формы разоблачений: писал на стекле или зажигал иллюминацию букв. Драм никаких не происходило, только малые исповеди, более-менее простые – это то, что они прятали в стеклянных домах.
Люди писали друг другу стихи, дети расхватывали стеклянных существ, и всё было поистине северным. Хрустальные звуки закручивали в большие прозрачные фонари – оркестры не останавливались, и музыкой светилось – лампы или северное сияние. Стеклянные шары, наполненные приметами явлений, словно банки с погодой – это то, что распахивалось в кульминации дня, и яркое многообразие мира возникало. Так заканчивался излюбленный праздник зимат, на котором встречались и видимые, и потаённые существа.
…Виргус уже не знал, к какой из этих групп он может себя относить. Утром он видел, как люди шли собираться, и он тоже пошёл, чтобы собраться, взял необходимый инструмент, сел на скамейку и начал вырезать сувенир, преимущественно, ангелов, но дети не брали их: ангелы казались им слишком печальными, и тогда он переместился на цветы, но цветы оставались непоявившимися. Кто-то хлопнул его по плечу, и Виргус потащился обратно домой. Ни счастья, ни оркестра он не увидел на большом торжестве, лишь цифры летали, эти птицы и цифры – сделать до такого-то числа, успеть, покрасить, успеть…
…Это был день, когда у дома возник незнакомый человек. Он долго не начинал звонить, но потом они встретились у двери. Хозяин не знал, что и говорить, а пришедший смущался, как будто давил из себя языки, надеясь получить некоторый сок: я давлю ради сока. – Вы поите безъязыкого друга? Хозяин пригласил гостя войти, и они сидели в гостиной, поддавшись церемонии чай, и Виргус наблюдал, как гость бьёт себя дико по волосам, бьёт по глазам – зачем этот тронутый заявился сюда?
– Я бы хотел написать внутри птиц… Видел о вас материал… Договорился с вот теми людьми… Можно мне тут немного пожить?
– Кто вы такой?
– Я философ, приехал, чтобы написать внутри птиц.
Всё, что происходило, – это был сущий абсурд, но мастер показал ему дом, разрешил ему жить: хозяин очень устал. Он был уверен, что это вымысел, бред, что это временное существо, дикий фантом, но Гилберт никак не рассеивался, и вскоре он привык находить его в мастерской, стало даже как-то