нежность, она блистает, как алмаз, и он, Мартин, должен получить ее в собственность.
Вызвавшись помочь ей накрывать столы, он улучил мгновение и простонал:
– Боже, вы так прелестны!
– Я рада, что вы находите меня довольно милой.
Она, роза и кумир вселенной, дарит его благосклонностью!
– Можно зайти к вам завтра вечером?
– Н-не знаю, я… Да, пожалуй.
В этой биографии молодого человека, который ни в коей мере не был героем, который видел в себе самом искателя истины, однако всю жизнь скользил и спотыкался и увязал в каждом болоте, даже самом явном, – мы не можем сказать, что намерения Мартина относительно Маделины Фокс были, что называется, «честными». Он не был донжуаном, он был бедным студентом-медиком, которому предстояло годами ждать заработка. Понятно, он не собирался делать предложение. Он хотел… как большинство бедных и пылких молодых людей в подобных случаях, он хотел всего, что удастся сорвать.
Летя к ее квартире, он ждал приключения. Он рисовал себе, как девушка тает; чувствовал, как ее рука скользит по его щеке. Предостерегал самого себя: «Не валяй дурака! Может быть, ничего и нет. Брось, не взвинчивай себя – потом разочаруешься. Она, верно, хочет отчитать тебя за какой-нибудь промах на вечере. Будет, верно, сонная и пожалеет, что пригласила. Вот и все!» – но сам ни на секунду этому не верил.
Он позвонил, она ему открыла, он проследовал за нею через невзрачную переднюю, томясь желанием схватить ее за руку. Вошел в залитую светом гостиную – и увидел мать Маделины, несокрушимую, как пирамида, вечную, как зима без солнца.
Но мать, конечно, догадается уйти и оставить за ним поле битвы.
Мать не уходила.
В Могалисе пришедшему в гости молодому человеку подобает уходить в десять часов, но с восьми до четверти двенадцатого Мартин сражался с миссис Фокс; он говорил с ней на двух языках: вслух болтал о пустяках и заявлял немой, но яростный протест, меж тем как Маделина… Маделина присутствовала – сидела рядом и была хорошенькой. На том же безмолвном языке миссис Фокс отвечала гостю, пока в комнате не стало душно от их спора, хотя они, казалось, беседовали о погоде, об университете и о трамвайном сообщении с Зенитом.
– Да, несомненно, со временем, я думаю, вагоны будут ходить каждые двадцать минут, – сказал он внушительно.
(«Тьфу ты! Чего она нейдет спать? Ура! Складывает вязанье. Какое там! Надо же! Принимается за новый клубок!»)
– О да, я уверена, что сообщение улучшится, – сказала миссис Фокс.
(«Молодой человек, я мало с вами знакома, но не думаю, чтоб вы представляли подходящую партию для Маделины. Во всяком случае, вам пора уходить».)
– Да, конечно! Здорово улучшится.
(«Я вижу, что засиделся, и вижу, что ты это видишь, но мне плевать».)
Казалось невозможным, что миссис Фокс выдержит его упрямую настойчивость. Мартин пускал в ход силу внушения, напряжение воли, гипноз, но когда он, побежденный, собрался