жил гиж[1] Гаго. Мало кто мог сказать, сколько ему лет. Все мое детство его внешность не менялась.
Впрочем, как и поведение. Он был этаким одутловатым добродушным увальнем, который часами играл на дхоле[2], бегал с улыбкой за играющими детьми, разбегавшимися от него врассыпную и дразнившими его из-за угла. Он обижался, злился, и эта злоба выражалась в громких криках и битье по голове. Своей. Никогда за всю свою жизнь он не причинил никому вреда.
А еще в минуты апатичной задумчивости он крутил локон у правого уха.
Им взрослые пугали отлынивающих от учебы детей: будешь плохо учиться – станешь как гиж Гаго. Никому не хотелось быть предметом насмешек, и шаловливые соратники по играм во дворе старательно учились. В какой-то момент он неожиданно исчез со своего неизменного поста на балконе первого этажа дома напротив. Во многом это было благо для окружающих. Стало тише, нет бесконечных удивительно ритмичных барабанных звуков, никто не маячит немым укором и страхом ненормальности.
Дети, лишившись привычного объекта насмешек и дразнилок, задавали вопросы прятавшим глаза взрослым. Но не запоминали размытые ответы.
В активном детском уме «скоро» – это или сейчас, или никогда. В этот раз было именно никогда.
Те дни остались в другой жизни и в другой стране. Это уже потом произошли развал строя, война одна, вторая, третья. Потери и необратимые изменения на географической карте и в умах людей.
Высокообразованные дипломированные персоны затевали конфликты, разыгрывали комбинации и говорили «упс», если план срабатывал иначе. Или просто с театральной маской на лице твердили «фейк, фейк, фейк». Для нашего мира злиться и обиженно вредить – словесно отрицаемая и стойкая норма. В этом «здоровом» мире не принято бить по своей голове, все больше по чужой, сохраняя при этом «нормальное» выражение лица.
А я иногда ловлю себя на том, что задумчиво кручу локон у левого уха…
Ребенок в себе
В прошлом году к 1 июня мы развесили в клинике фотографии сотрудников. Черно-белые. Увеличенные. Детские. Придумка была из серии «просто так, для настроения». Трогательные детские лица на слегка затуманенных снимках вызвали умиление и фурор. Было в этом что-то соревновательное. В попытках угадать, кто есть кто, развернулась настоящая борьба. Но еще более ощутимым стало то самое настроение, в котором искренняя улыбка была припорошена грустью ностальгии.
Как бы мы себя ни называли, чем бы ни занимались, каких социально-финансовых высот ни достигли, все равно иногда мы ведем себя абсолютно по-детски. Чем старше мы становимся, тем реже позволяем себе неприкрыто выражать эмоции, бесстрашно исследовать неизвестное, бесхитростно проявлять свои желания, мгновенно забывать причину печали и крайне оптимистично смотреть на мир.
Он, этот самый мир, одновременно и деспотичный властитель, и добрый учитель. Ограничивает нашу свободу и дает советы, как жить