забирала детей из школы, старшую – красивую темноволосую девочку, среднего мальчика, явно не совсем умственно нормального, и младшую – белокурую свою копию. Они никогда не здоровались, не разговаривали, а, если встречались семьями, Стефано молча кивал, он как работник префектуры должен здороваться со всеми, независимо от личного отношения, и муж Греты кивал в ответ, она же отворачивалась, чтобы не видеть супругов Лемье.
Мария спросила когда-то Стефано, почему у него французская фамилия. Он ответил ей, что это фамилия его отца. Вернее, у отца она была немного другая, но когда он наконец смог получить итальянские документы и жениться на его матери, то итальянец, занимавшийся оформлением, смог выговорить и написать эту фамилию только так. Отец не возражал. И так надо было торопиться. Стефано уже родился, а его мать была не замужем. Местный падре наотрез отказался крестить младенца, пришлось скорее что-то решать. Так они все стали Лемье. Отец умер, когда Стефано было восемнадцать, мать осталась одна, и Стефано вернулся после учебы из Милана домой, пошел работать в префектуру, где и проработал до самой пенсии.
– Твоя жизнь могла бы сложиться по-другому, – говорила ему Мария.
– Да, возможно, но тогда бы я не встретил тебя. Давай не будем жалеть о том, чего не случилось.
Тогда, сразу по возвращении в родное Мирано, Стефано встретил Грету, они познакомились на танцах, а когда ее выдали замуж, то уехал на полгода на курсы в Рим, чтобы хоть какое-то время не видеть ее, что было неизбежно в таком маленьком городе. И на этих курсах для работников префектур и администраций школ он познакомился с Марией, тогда совсем юной помощницей учителя из Турина. Потому домой Стефано вернулся уже с невестой.
Своего свекра Мария, понятно, что, не застала. В комнате свекрови стояла фотография с крестин, на которой в торжественных позах стоит сама свекровь, юная, тоненькая, с забранными назад волосами и пухлым Стефано на руках, и ее муж и отец Стефано, высокий, на голову выше свекрови, крупный немолодой мужчина со светлыми волосами и большими пушистыми усами. Стефано тоже вырос высоким, не таким светлым, как отец, но по местным меркам – блондин, а вот их Паулито пошел в отца и деда только ростом, остальным походил на Марию и ее туринскую родню.
– Сейчас уже не те времена, – сказала свекровь, когда Паулито привез из Милана знакомить с ними свою девушку, Ани Свантесон. – И слава богу, – добавила потом.
Свекровь умерла, увидев, как ее единственный внук женился, и, узнав, что в Милане родился маленький белокурый на половину швед ее правнук.
Когда Мария убирала после похорон ее комнату, то нашла странную коробочку. Она была старая, из жести, и напоминала коробки из-под монпансье, только больше. Краска местами на ней облезла, и невозможно было понять, что было написано или нарисовано раньше на ее крышке. А еще кто-то специально или случайно стукнул изо всей силы ребром этой коробки, оно погнулось, и теперь крышка не открывалась. Мария потрясла странной коробкой возле уха. Внутри что-то