и в самом расцвете, бабьем. И закрутил с ней! Однако в нее и иной втюрился, возжелав, понятно, взаимности. Она же отказала ему, сославшись на приязнь к Первуше. И озлобился тот, ибо воспрещали его к себе все подряд! А быв гончаром не из последних, ощущал в себе призвание к скрытному доносительству. И доносил столь усердно и с таковым рвением, что опекавшие его из наших – по внутреннему сыску, радовались ему, и нахваливали.
Порой и поощряли его из тайных доходов нашей службы. Единою дошло аж до гривны, когда обвинил в конокрадстве сразу троих, присовокупив к ним знакомую ему вдову, вчинив ей торговлю из-под полы бражкой с подмешанным для крепости птичьим пометом, ведь и она не допустила оного доносителя к плотскому, не в силах смириться с его избыточной сопливостью. Разумеешь, к чему подвожу я?
Однако Вершило временно помрачился именно разумением, толком не понимая уже, что к чему, и почему, и ощущая в главе своей при высокой должности полный ералаш.
А Твердило, внутренне упиваясь собой, вперил в оного ясный взор, исполненный мягкой лишь укоризны и вовсе без раздражения – точно отеческий на несмышленыша, с коего решительно невмочь спросить, аки со взрослого. И лишь утолившись эффектом от своей подколки, Твердило снизошел до растолкования:
– Зрю: не заметил ты в моих речах явного и не уловил потаенного. Пособлю тебе! Ведь уверен, и не скрываю того: отныне друг за друга мы! – ввысь, вширь и вглубь.
И не торопись морщиться, касаемо глуби: совокупно не утопнем даже в трясине! А не след пихать в нее мя, аще сам остаешься на тверди.
Осознай: опрометчивы те, кто потешается над служивыми внутреннего сыска! Не избежать таковым наказания от нас за насмешки! Ведь памятливы мы. И посчитаемся во всю силушку!
– Да не стращаешь ли?! – вскинулся Вершило.
– Ничуть! А остерегаю от щедрости души своей, да и радушия. Ведь для друга не пожалею и жонки своей!
«Оной и я не пожалел бы! Пущай пользуются, кому не страхолюдно!» – съехидничал в душе Вершило, живо представив ту хромую клячу с бородавкой на ноздре, рябую и в цыпках,
… – Усердно тщусь, – продолжил Твердило остерегать, – дабы уразумел ты: у нашей службы свои отличия от прочих.
Являя пример для всех вятичей, гордимся тем! Понеже не скрытничаем мы и не ошиваемся в иных пределах. На своей земле стоим, оберегая ее не издали! И ни от кого не таимся, подобно иным: не в спину бьем, а в рожу!
Столь же честно увечим, аще придется. Ежели отсекаем персты, або выламываем клещами, то всегда без обмана! Ведь дорожим доброй своей славой. Седьмь потов прольем, а накажем, сообразно виновности! Заслужил – получи!
А кого-то, по беспримерной доброте нашей, лишь пометим раскаленным железом, вздернем на дыбе, да кнутом его, кнутом!
Открою сугубо секретное. Каждого, кто угодил к нам, милосердно вразумляем загодя: успей покаяться, не то хуже будет! И ведь в точности сбывается! – понеже особливо упертых отправляем на кол. А вострый он, и ладно входит, проникая до средины нутра…
Верные долгу своему, равно и приказам старейшин