ирает ладони о джинсы. Почему-то в таких местах звуки всегда раздаются слишком громко, и это усиливает их судьбоносность. Даже дыхание, даже дыхание слишком сильно для мертвой тишины кабинета.
Соня пристально следит за шариковой ручкой в руке следователя и пытается угадать, что за слова появляются на желтоватой бумаге бланка. Эти слова напрямую касаются не только ее судьбы, но и судьбы Марка. И вот эта судьба сейчас висит на волоске. Слова. Разве они могут передать все, что происходит на самом деле? Зато они могут решить, как все будет на самом деле.
Следователь шумно выдыхает и переходит на новую строку. Это крупный мужчина лет тридцати пяти, спортивный, жилистый, с решительными чертами лица.
Под бинтом на правой руке неожиданно появляется неприятное ощущение влаги, теплый ручеек скользит вниз и останавливается в районе локтя. Надо было сменить повязку, но из-за паники Соня не подумала об этом. А зря. Если кровь проступит через бинт, то испачкается рукав, и потом будет трудно отстирать. Да и ходить с окровавленным рукавом – жесть.
Строчек на бланке становится все больше, и под ложечкой у Сони все тревожнее. Даже пальцы холодеют. На лице следователя никаких эмоций – не за что уцепиться. Ни сочувствия, ни ненависти – только скука. За скуку не уцепишься.
Вот она – пропасть отчаяния, что разверзается где-то внутри. И ты падаешь в темноту этой пропасти, внутрь своего рушащегося от ужаса сознания. Пропасть космоса – это не пространство. Это отчаяние, которое разрушило к чертовой бабушке стройные радостные описания реальности. Темнота космоса – это чертовы битые файлы. И никто тебе не протянет руку, чтобы удержать в реальности. Вот там и есть одиночество. Оно не в сети, а в отчаянии. И может быть сколько угодно людей вокруг. Это не одиночество. Это хуже. Покинутость – это не когда ты один, а когда ты один на один с врагом, и когда твое Одиночество, твой ангел, берегущий тебя, находится не с тобой, а в отсутствии.
«Почто ты покинул мя, Отче?»
А Марку-то каково? Соня опять забывает о себе и пытается представить, где сейчас находится Марк. В голове начинает крутиться слово «обезьянник» и картинки из детективных сериалов: решетка, бомжи, проститутки. Ужас. Нет. Нельзя. Не надо об этом думать. Не надо думать ни о чем. Пусть в голове будет ясная звенящая пустота, ровная, как поверхность зеркала. Глухая, как угольная шахта.
Следователь откладывает ручку и двигает лист. Шорох бумаги и одежды громко раздается в тишине. Почему-то в таких местах всегда громкое эхо. Пустые стены. Они усиливают малейший вздох, малейший шорох.
– Прочтите. Если все правильно, напишите «С моих слов записано верно» и поставьте подпись».
Соня пробегает глазами текст. Сосредоточиться трудно, мысли мечутся и истерят, и она начинает шевелить губами, чтобы вникнуть в смысл фраз.
– Да. Вроде так.
Чтобы расписаться, надо наклониться вперед и положить руку на стол. Соня забывает про намокший бинт и опирается для твердости на предплечье, но пальцы, все равно, немного подрагивают. Подпись получается нервной и размашистой. И, что самое ужасное, на столе остается кровавое пятно.
– Ой! Простите. – Инстинктивно схватившись за локоть, Соня попадает пальцами в кровь.
Следователь тоже видит кровь, на столе и на ее ладони, которую она не знает, куда теперь деть. Он с грохотом открывает ящик стола и кидает ей пачку влажных салфеток. Вытирая руку, а потом стирает кровь со стола, она боится поднять глаза и слышит, как следователь рвет только что исписанный лист.
Это катастрофа.
Голос следователя взрывает тишину.
– Что ты мне тут налепила? Что ты налепила? Ты не понимаешь? Он людей убивает? В детский сад поиграть решила? Что это? Это у тебя что? Что с рукой?
Он встает из-за стола и жестко берет ее за локоть.
– Пустите! Больно! Пустите!
Он задирает рукав. Показывается бинт.
– Я порезалась. Нечаянно! Это не он! Это я! Я сама! Он не виноват!
– Точно сама?
– Сама!
– Чем?
– Ножом. Нечаянно.
– Покажи, как сама! Это нож. Покажи – как? Как ты это сделала? Как именно?
Следователь кидает Соне карандаш и наблюдает ее жалкие попытки подтвердить слова действием.
– Не отрепетировала?
– Больше не будет ничего, – Соня срывается в крик. – Все закончилось. Все закончилось! Он больше никого не убьет.
И вдруг все, что Соня сдерживала, прорывается бурным потоком всхлипов. Все выходит из-под контроля. Следователь морщится, наливает в стакан воды, ставит его на край стола перед Соней и проходит к окну. Он смотрит сквозь решетку на буйство южной зелени. С улицы доносится гудок океанского лайнера. Этот звук уносит его мысли на несколько минут из кабинета в другие пространства, и у Сони достаточно времени понять, что ее физиология никому неинтересна. Оттерев кровь и слезы, с комком салфеток в руках, она наконец затихает.
– Извините,