мужиков, вся деревня, валятся в ноги, плачут, просят: «Спасите нас, сегодня к нам подкинули письмо разбойники, хотят к нам приехать нас всех побить до смерти, и деревню сжечь. Помогите вы нам, у вас есть ружья, избавьте нас от напрасной смерти, нам оборониться нечем, у нас кроме топоров ничего нет. Здесь воровское место: на этой неделе здесь в соседстве деревню совсем разорили, мужики разбежались, а деревню сожгли». Ах, Боже мой, какой же на меня страх пришёл! Боюсь до смерти разбойников; прошу, чтоб уехать оттуда, никто меня не слушает. Всю ночь не спали, пули лили, ружья заряжали, и так готовились на драку; однако Бог избавил нас от той беды. Может быть, они и подъезжали водою, да побоялись, видя такой великий обоз, или и не были. Чего же мне эта ночь стоила! Не знаю, как я её пережила; рада, что свету дождалась, слава Богу, уехала.
И так мы три недели путались и приехали в свои деревни, которые были на половине дороги, где нам определено было жить. Приехавши, мы расположились на некоторое время прожить, отдохнуть нам и лошадям. Я очень рада была, что в свою деревню приехали. Казна моя уже очень истощала; думала, что моим расходам будет перемена, не всё буду покупать, по крайней мере, сена лошадям не куплю. Однако я не долго об этом думала; не больше мы трёх недель тут прожили, паче чаяния нашего вдруг ужасное нечто нас постигло.
Только что мы отобедали – в этом селе был дом господский и окна были на большую дорогу – взглянула я в окно, вижу я пыль великую по дороге, видно издалека, что очень много едут и очень скоро бегут. Как стали подъезжать, видно, что все телеги парами, позади коляска закрытая. Все наши бросились смотреть, увидели, что прямо к нашему дому едут: в коляске офицер гвардии, а по телегам солдат 24 человека. Тотчас узнали мы свою беду, что ещё их злоба на нас не умаляется, а больше умножается. Подумайте, что я тогда была, упала на стул, а как опомнилась, увидела полны хоромы солдат. Я уже ничего не знаю, что они объявили свекру, а только помню, что я ухватилась за своего мужа и не отпускаю от себя, боялась, чтоб меня с ним не разлучили. Великий плач сделался в доме нашем. Можно ли эту беду описать. Я не могу ни у кого допроситься, что будет с нами, не разлучат ли нас. Великая сделалась тревога. Дом был большой, людей премножество, бегут все с квартир, плачут, припадают к господам своим, все хотят быть с ними неразлучно. Женщины, как есть слабые сердца, те кричат, плачут. Боже мой, какой это ужас! Кажется бы и варвар, глядя на это жалкое позорище, умилосердился.
Нас уже на квартиру не отпускают. Как я и прежде писала, что мы везде на отдельных квартирах стояли, так не поместились в одном доме. Мы стояли у мужика на дворе, а спальня наша была сарай, где сено кладут. Поставили у всех дверей часовых, примкнувши штыки. Боже мой, какой это страх, я от роду ничего подобного не видала и не слыхала! Велели наши командиры кареты закладывать, вино, что хотят нас вести, да не знаем – куда. Я так ослабела от страха, что на ногах не могу