фасадов, аккуратно покрашенные рамы и чистые стекла окон делали каждый домик похожим на маленький музей.
– Что, бля, с домами сделали? Ни одного дома не узнать! – проворчал Гаврила Михеич.
– Ничего с домами не делали, – ответил водитель. – Просто отремонтировали и восстановили так, как наши деды строили. Наши русские предки понимали толк в красоте. Это мы все за два-три поколения умудрились загадить…
Но не только дома до неузнаваемости преобразили город. Дыркин видел вместо битых шершавых дорог в ямах и ухабинах прекрасный асфальт, ровные, сверкающие чистотой тротуары. Цветники и маленькие травяные газоны перед парадными. Резные двери и карнизы, восстановленные и свежеокрашенные, дополняли картину. Вот и церковь.
– Господи, неужели это наша, хрюхрюпинская! – выпучил глаза Гаврила Михеич. – Что с церковью натворили? Церковь, и ту не узнать! – Дыркин хотел матюгнуться, но, как всякий русский, подспудно верующий человек, промолчал.
– Церковь армяне восстановили. У нас умельцев не нашлось. Теперь своих выучили. Фирма реставрации архитектурных памятников Хрюхрюпинска в этом году приглашена в Венецию по контракту. Наши все могут, если захотят, – с гордостью сообщил водитель.
Раньше за церковью лежало хрюхрюпинское кладбище. Там покоились предки Дыркина. Гаврила Михеич раз в год отправлялся на кривую могилу деда Дыркина с бутылкой белого и тихо выпивал ее, оставляя четверть стакана на покосившемся холмике для предка. Через пятнадцать минут после того, как он, просветленный и с чувством исполненного долга, покачиваясь, покидал кладбище, стакан вместе с содержимым исчезал. Дыркин знал и не сердился. Он даже замечал жадные глаза, напряженно следящие из небритого овала за его поминальным пиром… Сейчас Дыркин кладбища не увидел. Исчезли тесные ограды, крашенные голубой, одной на всю Русь, краской. Не возвышалась в углу куча с вялыми цветами и жухлой бумагой искусственных венков.
– Что с кладбищем сотворили, гады!? – закричал Дыркин, переполняясь первородным гневом. Водитель не понял и затормозил:
– Как, что сотворили? Кладбище на месте.
– Не вижу! Там деда могила! Там все наши Дыркины лежали! На святое, гады, руку подняли!
Таксист не выдержал, остановил машину, вышел, взял за руку Гаврилу Михеича и повел за собой. Дыркин мычал, упирался, но шел.
– Где могила вашего деда? – спросил водитель, продолжая тянуть Дыркина.
– За мусорной кучей пятая справа, – промычал Дыркин, уже ступив на дорожку красного песка. Вычищенные плиты и памятники с обновленными надписями оказались на своих местах. Только они тонули в свежей зелени газонной травы.
– А где заборы? – закричал Дыркин.
– А для чего заборы? – удивился таксист. – Мертвецы и так не убегут.
– Мертвецы, понятно, не убегут! Пьянь могилы без оград затопчет, – продолжал возмущаться Гаврила Михеич.
– Так в городе не скотина, а люди живут, – в свою очередь