оты о месте истории как науки и как учебной дисциплины в США[2]. Зато со временем, когда мне пришлось перейти в другую дисциплинарную сферу и в другое профессиональное сообщество, а именно – в этнографию и в Институт этнографии АН СССР, потребность побеседовать с лидерами отечественной этнографии в роли собеседника-интервьюера возникла вполне осознанно. Это нужно было мне самому для лучшего понимания науки этнографии и для более успешного руководства крупным и известным научным коллективом. Но это было нужно не только мне лично. Те, к кому я обратился со своей просьбой, охотно и искренне поделились своими мыслями и рассказали о своем жизненном пути. Все они затем были удовлетворены публикациями в журнале «Этнографическое обозрение». За это я глубоко благодарен всем своим семи соавторам, пятеро из которых уже ушли из жизни. Эта книга – мой долг памяти выдающимся коллегам, и это мой посильный вклад в воссоздание истории и в сохранение научной преемственности между поколениями.
Однако смысл и значение книги не сводится к вышесказанному. У нее изначально был еще один замысел. В разговорах я старался выстроить две линии и решить две задачи: одна – это диалог-дискуссия профессионалов по поводу содержательных проблем этнографического знания, его живой истории и перспектив; другая – это давно занимающая меня исследовательская проблема места науки в жизни человека и научного знания – в жизни общества, а заодно – история самого российского общества в этноисторическом ракурсе. Поэтому и название книги было выбрано мною простое по своей словесной форме и сложное в своей содержательной заявке. Конечно же, здесь речь идет только о науке этнографии, которую сегодня более адекватно называть этнологией и социально-культурной антропологией (с физическими антропологами мне не удалось побеседовать по причине скоропостижных кончин ближайших коллег В. П. Алексеева и Т. И. Алексеевой). И, конечно же, речь идет только об академическом сообществе и в основном о второй половине XX века в жизни нашей страны и развития советской науки.
В книге публикуются интервью, которые были взяты мною на протяжении примерно 15 лет без заранее составленного фамильного плана и временного графика, ибо идея собрать их под одну обложку пришла ко мне совсем недавно. К сожалению, я не сделал единый текст на основе своих разговоров с академиком Ю. В. Бромлеем, которые были у меня с этим выдающимся ученым с момента моего прихода в 1982 г. на работу в Институт этнографии на должность заведующего сектором народов Америки и вплоть до кончины академика в 1990 году. Под моей редакцией вышел сборник статей памяти Ю. В. Бромлея, где была опубликована моя заключительная статья о преемственности и новациях в науке[3]. Тем самым я отдаю должное человеку, который пригласил меня перейти на работу в институт и в конечном итоге с пользой, по крайней мере, для меня самого поменять уже наработанные знания и навыки в области истории Канады и США. Сам Юлиан Владимирович также пережил похожий переход в своей научной карьере, начиная ее классическим историком-славистом.
Первое по времени интервью было сделано в 1992 г. в поселке Комарово на даче Л. П. Потапова, многолетнего руководителя Кунсткамеры, крупного сибириеведа и тогда пенсионера, готового поделиться с впервые увиденным человеком своими мыслями, советами и полезными воспоминаниями. Меня поразило благородство облика Леонида Павловича, его несуетливость, занятость не столько большой теорией, сколько осмыслением первичного этнографического материала. Сюжеты более чем полувековой давности об уничтоженных рьяными спецслужбистами шаманских бубнов и о репрессированных алтайских шаманах беспокоили его до самого конца жизни не меньше, чем тогдашние горячие проблемы статуса и развития Музея антропологии и этнографии как самостоятельного учреждения.
Беседа с С. И. Бруком имела место буквально за несколько дней до его отъезда в Израиль к родственникам и на лечение. Из этой поездки Соломон Ильич не вернулся и похоронен в дальних краях, хотя всю жизнь отдал советской науке и создал ряд трудов научно-справочного характера, которыми до сих пор пользуются многие люди, далеко не всегда ссылаясь на автора. Не особо путешествуя по миру, но будучи по образованию географом, С. И. Брук великолепно знал этническую и демографическую карту мира, и в этом ему не было равных. За то, что нанес македонцев как отдельную группу на этническую карту Болгарии, получил публичные жалобы от руководителя страны Т. Живкова, а за то, что считал корсиканцев и бретонцев отдельными народами Франции, – жалоба на институт пришла в Москву от лидера французской компартии Жоржа Марше. Только теперь мне стали особо понятными эти проблемы, когда на институт и на меня лично жаловались российскому президенту руководители Татарстана (за признание отличительности кряшен) и руководители Дагестана (за признание существования малочисленных андо-цезских народов республики). С. И. Брук долгое время работал заместителем директора института, решал многие кадровые и издательские вопросы. На его столе были заветные три стопки библиографических карточек: рукописи, которые включались в план издания, которые шли на редакционную подготовку и которые издательство «Наука» намечало опубликовать в данном году. Защиты диссертаций и карьерное продвижение сотрудников института во