как коровы начали плотной толпой втягиваться в узкий переулок. Внизу что-то крикнул отец. Я не понял его крик, но отступил вбок. Я стоял в полуметре от ограды. Она была сплетена из ветвей ивы и держалась на кольях. Внизу переулка ограда трещала, потому что скотина, когда поднималась в гору, всегда переходила на бег. Коровы бежали вверх по крутому подъёму плотно друг к другу и давили своими круглыми боками на плетень. Коровы видели меня. Те коровы, которые бежали снизу прямо на меня, начали замедлять бег, переходить на шаг и отступать влево от меня. Я видел, как они вжимались в стадо, замедляли его бег, хотя сзади этих коров поддевали рогами другие коровы. Но все они обходили меня и даже не задели своими круглыми животами, хотя плетень по-прежнему трещал на обеих сторонах узкого переулка.
Ко мне подбежал отец, ударил меня кнутовищем по левому плечу и ушёл на улицу за стадом.
На следующий год весной родители купили маленький домик на противоположной стороне огромного села… И была пьянка… молодые мужики насильно вкладывали отцу стаканы с бражкой.
– Ну, давай, Матвей, харя твоя нерусская! Пей, ёб твою мать!
Он быстро кивал головой и торопливо пил. А ему уже подносили самокрутки.
– Кури, Матвей. Ты же мужик. Кури в затяг, поглубже.
Он курил и кашлял, а мужики смеялись, тыкали кулаками ему в лицо, в грудь и требовали, чтобы он вновь пил бражку. Быстро опьянев, Матвей смотрел на меня и пьяно улыбался.
А потом началась обычная для деревенской пьянки драка. Мужики пугали друг друга матерными криками, кривыми гримасами и неуклюже били друг друга. Мать, весело смеясь, оживлённая, радостная, тоже материлась и расцепляла руками мужиков, которые царапали друг другу лица, трясли друг друга «за грудки».
Спали мы все вместе на широком деревянном топчане. И вдруг мать купила железную кровать с металлической сеткой. Кровать можно было пронести от магазина по берегу реки. Но мать повезла её на санях по улице, чтобы все видели. Сани имели в задней части почти вертикальную решётку. И мать стояла на санях, широко расставив ноги и опираясь задом на решётку.
Я бежал сбоку от саней и безотрывно, а иначе я не умел, смотрел в лицо матери. И запомнил её особенно выражение – мрачное, гордое и надменное.
Я всегда на большой скорости подбегал к матери и, запрокинув голову, смотрел пристально в её лицо.
– И чо смотрит, придурок изводённый. Подох бы лучше, – говорила мне мать почти каждый день.
Мать и отец не смогли поставить кровать на крючки, которые находились на «головках». И тогда родители начали орать.
– Да разъяби твою мать! – кричала мать, бросая «головку» на пол. – Что ты за мужик сраный!
Матвей нарочно взъерял себя, чтобы показать матери, что он сам по себе, визгливо орал:
– Хули! Зачем ты её купила?!
И тогда они начали орать, матерно «лаясь», то и дело поминая Бога, Христа и Божью Мать.
Матвей нарочно взъерял себя истеричным криком,