и, наоборот, сбавил, – возьми за кружку!». «Вот тебе и санскрит» – подумал Семён и, конечно, взял. А причём тут, опять спросите вы, санскрит? Совершенно ни при чём. Аркадий про санскрит первый раз услышал только на другой день после того, как весь ядерный отдел уже знал, что он знаток этого древнего языка.
За год до пивного книготорговца, точно в этот же день тринадцатого мая пришёл Семён в пультовую РИУСа с соточкой ректификата похмелить друга после дня рождения, а друга, хоть и было уже начало одиннадцатого, не застал – за пультом ускорителя вместо него сидел и жал кнопку – «пять, четыре, три, два, один, пуск!» – начальник Орликов, сам первый день после трёхнедельного запоя и трехдневной капельницы в «трёшке», то есть в самой гадкой фазе нравоучительства. Аркадий ввалился буквально минутой позже, его трясло, а при виде явившегося с другой стороны листа Мебиуса начальника– Орликова из запоя раньше двадцатых чисел не ждали – его и вовсе заколотило. Орликов дал Аркадию лист бумаги: «Не умеешь пить, Валерка, пиши теперь объяснительную!» Аркадий даже в таком состоянии понял, во-первых, что кварталка плачет, а во-вторых, что апеллировать: «Михал Васильич, помилуй, сам же только оттуда» – бессмысленно, это был другой уже Орликов. Сел писать, но не так-то это было просто, ни рука, ни голова не слушались. «Чего писать-то?». – «Объясни, где был эти два часа». – «Это ж не две недели», – пытался взбрыкнуть, осадили: «За себя, за себя отвечать надо!» – «Так чего писать-то?» – «Правду!» Честнейший Аркадий правду понимал по-своему. Почерк у Аркадия и так-то больше походил на кодировку, а уж сейчас рука выделывала такой степ, что Орликов долго пытался прочитать зашифрованное: «…во избежание затопления шести нижних этажей вынужден был дожидаться сантехника и находиться при нём до полного устранения неисправности», и, так и не сумев разобрать ни слова, спросил: «На каком это языке?» И вот тут начитанный – в обоих смыслах – Семен пошутил: «Санскрит, должно быть…» С кварталки сняли 10%, но начальнику отдела Зотову шутка понравилась, он с той поры все пьяные объяснительные с ломаным почерком называл «санскритками», Аркадий же, как автор первоисточника, стал шутейно главным санскритологом.
И уже на следующий день рождения Семён подарил давно уже ничего кроме Сабанеева не читавшему Аркадию эту самую кальяновскую «Махабхарату». Детская, охочая до сказок душа Аркадия погрузилась в неё и поплыла… Из сказаний самой любимой была, конечно, повесть о Рыбе, в которой было много чего про реки, Аркадий, чисто ребёнок сказке, внимал каждому слову и скоро, как ребёнок же, поверил-понял, что все те события не просто были, а были именно тут, на Оке и вокруг Оки, стал лазить по атласам, сверяя имена рек и городов, и быстро убедился в этом окончательно. За атласами и реками пошли словари, и за несколько лет чтения повести о Рыбе и поездок на Оку (это вместо Тилака и Гусевой) он так поднаторел (без духа Ману не обошлось!) не только в речных именах, но и в словах вообще угадывать древнее донышко, что даже его