на мягкое сиденье и до самого Дединова в себя не приходил.
А теперь вот блевал под колесо львовского автобуса. Единственный из команды под своим именем, он был, конечно, наиболее уязвим – вражьи духи легко его идентифицировали и, беззащитного, атаковали.
К другому колесу был привален Орликов.
Тимофеич с брезгливым удивлением смотрел на мучающегося коллегу, панически пытаясь совместить своего начальника смены, лучшего физика института, непрерывно фонтанировавшего идеями и – блюющую у колеса скотину… Не получалось – мозг крошился, Кэрролл со своим зазеркальем плакал.
– Может таблеток ему каких?
– Антиблевотика? – Виночерпий с профессорским видом отрицательно качнул головой, – не поможет…
– А что поможет?
– Только коса.
– В смысле с косой?
– Накаркаешь, Тимофеич, – отмахнулся Виночерпий.
Какая-то женщина – старая? не очень… – проходя мимо, покачала сокрушённо головой: «Да кто же творит над вами такое…», – вдруг остановилась (послышался ей жутковатый хохот с вершины тополя, что слева?), втянула голову в плечи, поспешно перекрестилась и, вздыхая, пошла дальше.
Делать нечего, («На кой же чёрт я согласился?!»), попросил отвезти обоих с глаз в примыкающий к правлению барачный корпус, где в этом году селили НИИПовцев.
Всего-то было через дорогу, но первого, Орла, никак не могли запихнуть в «копейку» – вываливался.
– Что ж он так воняет? – морщился Поручик, специально не доталкивая Орликова до сиденья.
– Птица только в небе хороша, а с птицефермой по амбре ни один свинарник не потягается, – Капитан был ещё трезв и глубокомыслен.
– Как они с ним в автобусе ехали? Давай так дотащим, а то потом в машину не сядешь.
Вдвоём с Капитаном подняли, стараясь не сильно прижиматься, поволокли.
– А этого? – умолительно показал Тимофеич на Ненадышина, когда вернулись.
– Нет, этот с нами, – невозмутимость, конечно, не заменит ни одной добродетели, но часто за них сходит. Скурихин, Капитан, был невозмутим, поэтому сходил и за самого умного, и за самого старшего, и за самого трезвого… А, может, он таким и был?
– Куда – с вами?
– На косу… мы в бараке не живём, мы на берегу, в палатках.
– А как же…
– Да ты не переживай, Тимофеич, мы же мобильные, не первый раз: в восемь подъём, в девять в поле. Завтрак наш можете первые три дня есть.
– Тогда и Орликова забирайте.
– Куда мы его на берегу денем? Пусть себе спит в бараке две недели – какие заботы? Он, когда квасит, смирный.
– Вот сам с ним тут и спи, со смирным! На косу они собрались… Никаких тогда кос! –отрезал с неожиданной для самого себя твёрдостью, да и как было иначе: мало того, что те, за кем хотел понаблюдать и от кого ждал поддержки на новом для него колхозном поприще, уезжают на какую-то косу, да ещё сверхпроблемного Орла ему оставляют, –