рук. И вот её словно прекрасную бабочку распяли на этом жутком станке. Поправив выбившуюся прядь волос дрожащей девушки, Татьяна нежно прошлась рукой по её спине.
– Как тебе эта нижняя?
Я чуть не выронила фотоаппарат и грязно выругалась.
– Слушай, ты сейчас реально мешаешь.
– Прошло уже больше десяти минут, а ты не можешь оторвать взгляда от сцены. Вот и всё.
– Спасибо.
Сергей ехидно ухмылялся, видя моё раздражение. Нет, я действительно засмотрелась. В этом была определённая эстетика.
Фотоаппарат защёлкал в привычном режиме. Но абстрагироваться у меня не получалось. Вновь и вновь я возвращалась к этой… «нижней». Странно, думала, он назовёт её рабыней или другим каким «грязным» словом. Есть у нас что-то от тёмных времён…
В то же время он отнёсся к ней более чем уважительно. То, как он выделил это слово, просто подчеркнул её статус. «Нижняя». Позже я услышала ещё «саба». Как мне потом объяснили: это сокращение от сабмиссив – «саб» или «саба». Но чаще: «нижняя» или «нижний».
Татьяна повернулась к столу и взяла продолговатый предмет из кожи. Напоминал он человеческую ладонь на палке. Первый удар был хлёстким, но совсем неболезненным. По крайней мере, девушка никак не выказала своих переживаний. Она застыла как изваяние. На коже остался лёгкий розовый след.
Я фотографировала и фотографировала. Теперь понятно, почему взяли именно эту хрупкую девушку: белое, чёрное и красное. Белая кожа, чёрное дерево и красные следы от ударов. Три цвета выгодно подчёркнутых грамотным светом и интимным полумраком.
Предметы сменялись, как и частота ударов и их расположение. Когда раздался первый крик, я дёрнулась от неожиданности, и эффектный кадр вышел смазанным. Чья-то рука успокаивающе сжала моё плечо.
Так и есть, опять он. Вот же ж…
– Не переживай, ей это нравится. Она получит от порки гораздо больше, чем тебе может показаться. Татьяна настоящий мастер, я тебе уже говорил.
– Сомневаюсь… – передёрнула плечами, сбрасывая руку мужчины со своего плеча.
– Это её вкусовые предпочтения. Они у всех разные. Я, например, ненавижу французский поцелуй. Нет более омерзительной вещи…
Видимо, моё лицо настолько перекосилось, что Сергей осёкся, недоумённо смотря мне в глаза.
Он что, действительно сравнивает порку с поцелуем? Серьёзно?
– Между прочим, нет ничего смешного. Применив ко мне французский поцелуй, ты совершишь насилие. Так что…
– Однако, если ты мазохист, то тебе это понравится.
– Но я не мазохист.
– Спасибо за справку. Если ты поцелуешь кого-то, кто тоже его не любит, будет ли это акт садизма? Или мазохизма? Садомазохизм? Не? Ах да. Ёжик плакал и кололся, но продолжал жрать кактус. Только сейчас я поняла всю глубину этой философской мысли.
Сергей попытался подавить смех, но у него это так плохо получилось, что даже я не удержалась и тоже прыснула в кулак. Этот отвлекающий момент немного разрядил