с лениво хлопающим на ветру оборванным выцветшим брезентом и сперва открыл не дневник товарища, а свою тетрадь с последними записями.
«…Каждый приезд на сессию начинался для Махсуда с беготни по магазинам и кооперативным ларькам. Он закупал массу всевозможных вещей, которые потом переправлял с оказиями в Махачкалу для перепродажи. Это называлось «бизнесом». «Так живёт сегодня половина моих земляков» – смялся Махсуд, когда кто-то из нас брезгливо морщился при виде многочисленных коробок и тюков, постепенно заполняющих его комнату в общежитии. По сути дела, ему было плевать на мнение тех, кто презирал его за столь низменное занятие, несомненно, противоречащее благородному литературному ремеслу в стенах Литературного института. Образ полубогемного, нетрезвого и непризнанного поэта – гения, кичащегося безденежьем и не делающим никаких попыток заработать на кусок хлеба каким-то иным ремеслом, был Махсуду наверняка не только чужд, но и противен. Со щедрой брезгливостью он ссужал таких поэтов деньгами без надежды на отдачу, имел в загашнике днём и ночью бутылку водки для особо нуждающихся, но на губах у него при этом всегда была презрительная и какая-то загадочная ухмылка.
С моим мнением он всё же считался. Всё-таки я рифмовал его подстрочники. Однажды, когда мы оказались одни, он, усмехаясь, процитировал Пушкина: «Гений и злодейство – две вещи несовместные…» «К чему ты это?» – спросил я. «Ты тоже считаешь, что я не прав, да?» Я пожал плечами и попробовал объяснить, что каждый выкручивается, как может, и нет способов заработка благородных и позорных, есть лишь честные и нечестные. Но мои нудные рассуждения, более похожие на старческое брюзжание, он, кажется, не услышал.
– Ты говоришь одно, – покачал он головой, – а думаешь иначе. Не отнекивайся, знаю… Почему все вы говорите о какой-то морали и высоких материях, но упорно не хотите понять, что без куска хлеба, который никто за красивые глазки не даст, всё это пустой звук? Литературой кормятся лишь гении да окололитературные проходимцы, а мы… нет, не мы, а вы, – он неожиданно указал на меня пальцем, – всего лишь страусы, которые прячут голову в песок!
Обидно, конечно, что Махсуд не отделял меня от своих недоброжелателей, но он, по сути дела, был не так далёк от истины. Такого «бизнеса» я не поощрял тоже, хоть и помалкивал. Вообще-то, я уже прикидывал свою будущую жизнь в Израиле и вовсе не зарекался, что когда-то мне не придётся заниматься подобным неблагодарным ремеслом. А, может, и чем-то похуже. С проблемой заработка сталкиваются рано или поздно все, и… не окажусь ли я в Израиле в таком же положении, в каком Махсуд оказался в столице?..»
Мишка захлопнул тетрадь и посмотрел на недалёкий холмистый иорданский берег, тонущий то ли в вечном тумане, то ли в беспрерывных испарениях, поднимающихся от водной глади. Махсуд, Махсуд… Почему, раздумывая о нём, Мишка всё чаще начинал задумываться и о себе самом, о своей жизни, о своём выборе? Что сегодня могло быть между ними общего?
Когда-нибудь