Почти никогда не ошибался, а если и случалось, то это не страшно, всего лишь маленькие огрехи.
Класс снова взорвался смехом. Еле держась на ногах от нахлынувшего волнения, мальчик краем глаза видел, как кто-то тычет в него пальцем, кто-то передразнивает, и лица у всех страшные, с гримасами. Ему снова померещилась маска клоуна, которую он видел в конце лета. Это было ранним вечером, когда Май шёл вместе с мамой по проспекту от булочной к дому. Несмотря на то что этим маршрутом они ходили часто, он всякий раз вертел головой, рассматривая дома, светящиеся окна, случайных прохожих, дребезжащие машины. Навстречу им, теснясь ближе к стенам зданий, показался мужчина. Крепко пьяный, он шёл на внутреннем вещании, пытаясь удержать равновесие на непослушных ногах. Увидев его, мальчик отскочил и вытаращил глаза.
Это было жуткое зрелище: в сгущающемся сумраке мужчина шёл в белой маске. Как у клоуна. Его физиономия была выкрашена белой краской, нос – раздут и вздёрнут, глазницы проваливались пустотой. Казалось, что мужчина улыбается, будто ему весело идти по улице, пугать и дурачить людей.
Май оторвал взгляд от маски и вопросительно посмотрел на мать. Видит ли она то, что бросается в глаза? Хмурая женщина всё тем же стремительным и твёрдым шагом шла вперёд, привычно не озираясь по сторонам. Сын снова взглянул на прохожего, к тому моменту поравнявшегося с ними, и, к большому удивлению, никакой маски на его лице уже не было. От испуга у мальчика колотилось сердце, и он ещё долго оборачивался, провожая взглядом пьяного мужчину, затем мама больно дёрнула его за руку, и он угомонился.
– Ну что ж… Забавная у тебя фантазия. Всё же я попрошу тебя пересесть на первую парту и больше не самовольничать, – произнесла учительница, придав лицу спокойное, твёрдое выражение.
Май подчинился.
Он плохо спал. Порой целые недели, невесть чем напуганный, Май с дрожью в теле ложился в кровать и до последнего не выключал свет, дожидаясь, пока утренняя дымка не рассеет ночной мрак и не придаст мягкие очертания скудной мебели комнаты. В какие-то ночи, завидев свет из-под двери, приходила мама и со злостью вырывала шнур из розетки ночника. Тогда, замерев, мальчик всматривался в нависшую темноту, до рези напрягая глаза. Его пугало, как в приоткрытом окне, тронутые уличным ветром, шевелятся занавески, а длинные прутья цветка, стоящего на подоконнике, волнующейся тенью тянутся по бледной раме.
Лишь внезапные далёкие голоса со двора или лай собаки приносили освобождение. Тогда мальчик с облегчением выдыхал и падал головой в подушку, закрывая уставшие глаза. В этот момент он слышал, как из бездны молчания выходит его сердце, тут же начинавшее бешено колотиться. Просто бояться было малостью для него. Бояться в оцепенении ужаса, когда не слышно ни шорохов, ни ударов сердца, ни собственного дыхания, – вот что было самым жутким.
Ему казалось, что в эти моменты комната наполнялась призраками. Что они дежурят у его кровати и только и ждут момента, чтобы проникнуть в сон. И когда это случалось, он просыпался в диком испуге, весь мокрый,