Не уверен, что это то, что Вам нужно, пересылаю, смотрите сами».
«Получилось!» – написал я Новинскому и получил в ответ изображение улыбающейся рожицы.
«Перешлите и мне, – попросил он, – подумаем вместе, у меня есть кое-какие соображения, но я не уверен в том, что они достаточно безумные, чтобы быть верными».
Фраза показалась мне двусмысленной, учитывая обстоятельства, но я оставил свое мнение при себе, отослал четыре текста, присланные из Москвы, и вывел на экран первый из них, сразу посмотрев на дату создания и последнего редактирования документа. Файл был создан 4 января нынешнего года (прошло почти семь месяцев), а редактирован в последний раз 23 июля. За двое суток до отлета!
Не приступая пока к чтению, я вывел и посмотрел данные остальных трех текстов. Время создания: 30 января, 1 февраля и 6 марта, дата последнего редактирования 23 июля. Даже время почти совпадало: 15 часов с минутами, интервалы оказались совсем маленькими, по две-три минуты между записями. Кажется, это был последний день, когда Николай Генрихович выходил на работу перед тем, как отправиться в экспедицию.
Я вернулся к первому документу.
«Полагаю, что этот текст будет обнаружен в моих файлах уже после того, как эксперимент завершится. Я не могу знать заранее, каким окажется результат – если бы знал, не было бы смысла в эксперименте. Тот, кто этот текст читает, скорее всего, уже знает, чем закончилась моя поездка. (Черт, – подумал я, – хоть здесь-то мог бы написать название! Куда он отправился?) Если я не присутствую при чтении, значит, для меня лично эксперимент закончился неудачно. Хотя… Что означает, в данном случае, удача? Не хочу обсуждать это. Моя судьба… Нет, о собственной судьбе – в документе 3. Здесь – обоснование и начальные условия».
Я переключился на документ номер 3 – чисто автоматически. Сейчас судьба Николая Генриховича была важнее его научных измышлений и экспериментов. Документ 3… да, вот.
«Женя, Женечка, ты читаешь эти строки – значит, меня нет рядом с тобой. Значит, я не вернулся, прости меня за то, что я ушел так неожиданно, так для тебя поспешно. Прости, что не рассказывал о том, что занимало меня целых двадцать лет. Как сейчас подумаю, это кажется невозможным даже мне самому: двадцать лет держать в себе, ты, конечно, о чем-то догадывалась, знаю я твою интуицию, но знаю также и твой характер. Если бы я тебе все рассказал, наша жизнь стала бы кошмаром: ты бы меня переубеждала, ты бы доказывала, что все это чепуха, ты бы сделала все, чтобы я не занимался глупостями, как ты в семьдесят шестом все сделала, чтобы я не поехал работать на шестиметровом. Я до сих пор считаю, что ты была не права, но ты добилась своего, я не хотел доводить дело до разрыва, ты это хорошо знала. А сейчас ты точно не допустила бы, чтобы я тратил свои силы, которых и так немного, на работу, которую никогда не покажу никому и никогда не опубликую, даже если полностью прав, потому что, если я прав, то это и без меня узнают, и какая тогда разница, кто сделал это первым? А если