чёрными глазами.
– Ладно уж, отец, не поддевай каждую минуту, – протянула Ильшат обидчиво. – Раздевайся… Неприлично ведь так. Не у чужих людей, у дочери.
И, сняв с отца пиджак, отнесла его на вешалку, затем потянула его на диван и сама села рядом. Ильшат уже не раз успела побывать в доме отца по приезде, но в последние два дня, занятая квартирными хлопотами, не показывалась у них. Посыпались вопросы: как самочувствие Марьям? Что же решил в конце концов делать Ильмурза?
Сулейман-абзы отвечал нехотя. Ильшат было очень горько, что после стольких лет разлуки отец не находит для неё тёплого слова. Сидит надувшись, точно он чужой в этом доме, точно и не рад вовсе, что у дочери дом – полная чаша, наоборот – даже осуждает её за это. В прежние годы, бывая у них на Урале, отец относился к ней куда теплее. Посадит Альберта – совсем ещё малыша тогда – на шею и бегает на четвереньках по полу. А то мастерит ему разные замысловатые игрушки. И Ильшат нарадоваться не могла… А сейчас… будто его подменили.
– Посиди, отец, немного… Сейчас накроем на стол, – сказала она и, поднявшись с дивана, достала из буфета и стала расставлять на столе красивые чашки с золотыми ободками, сахарницу, розетки с вареньем, большие вазы – с яблоками, печеньем, пирожными.
Ильшат, как и все Уразметовы, была жгучей брюнеткой. Ей уже было под сорок, и она начинала заметно полнеть, но её лицо было поразительно моложаво. Отливающие синевой толстые косы собраны в тугой узел. В ушах сверкали серёжки, похожие на падающие капли. Длинный пёстрый, как павлиний хвост, халат выглядел на ней как-то особенно шикарно. Ногти такие же ярко-красные, как и губы.
У Сулеймана стало тоскливо на душе. Он вспомнил свою покойную старуху. Не только на заводе, но и дома не снимала она передник, руки всегда были в работе. Но работа никогда не надоедала ей. Она часто говаривала: «Если что не моими руками сделано, не по себе как-то мне».
Ильшат, догадывавшаяся отчасти, почему загрустил отец, старалась быть с ним повнимательнее, развеселить его.
– Я всегда рада, когда ты чувствуешь себя у нас как дома, – сказала она, ласкаясь. – А то как-то нехорошо… Ты на что-нибудь обиделся?.. А я, отец, тосковала по тебе…
– Я в этом не сомневаюсь, дочка, – сказал Сулейман-абзы. – Не совсем остыла в тебе, надо полагать, уразметовская кровь.
– Почему же ты тогда такой хмурый?
Сулейман хотел ответить, но в это мгновение в комнату вошла молоденькая девушка в белом переднике. Она несла маленький самоварчик. Поставила его на стол и молча вышла. Когда она скрылась за дверью, Сулейман спросил:
– Это ещё что за соловей?
– Ой, отец, ну почему ты сегодня фыркаешь на всё кругом? Тебе не всё равно кто?
Налив в чашку чаю, Ильшат поставила её перед отцом и, повернувшись к правой двери, позвала, вероятно, для того, чтобы прекратить неприятную беседу:
– Альберт, иди чай пить. Дедушка пришёл.
Ильшат уже точило беспокойство, она начинала догадываться, что отец пришёл неспроста. «Неужели опять старое начнётся?» – думала она. И чем