Гарафи-абзы в нахлобученной на самый лоб войлочной шляпе, на другом устроился верхом дядя Дмитрий. Рыжая длинная борода его кажется под солнцем огненной.
На строительстве вместе со своими плотниками работают мастера из соседних колхозов, русских и чувашских. Газинур всех их хорошо знал, а с распиловщиком Степаном и его напарником, чувашем Пашкой, светловолосым, курчавым, широкогрудым парнем, даже сдружился.
– Удачи в работе, Гарафи-абзы! – стараясь перекрыть царивший вокруг шум, крикнул Газинур. – Дяде Дмитрию салям[11]! Ой, ой, как горячо взялись! Вчера только фундамент закладывали, а сегодня, гляжу, уж до балок дошли.
– Когда работаешь в паре с Дмитрием Ивановичем, зевать не приходится, – рассмеялся Гарафи, бросив дружеский взгляд на сидевшего напротив рыжебородого плотника. – Дядя Дмитрий не любит работать шаляй-валяй.
– На то и дело, чтобы делать его как следует, – в тон ему ответил старый мастер. – Не в одном ведь «Красногвардейце» амбары ставят. Нас ждут и в «Заре», и в «Прогрессе», и в «Тигез басу».
Пашка сидел в стороне и точил свою длинную пилу. С ним Газинур поздоровался за руку.
– Степан заболел, – сказал Пашка, – работа, понимаешь, задерживается. А завтра начинают крыть крышу. Доски нужны.
– Не бойся, друг Пашка, за нами дело не станет, – хлопнул друга по плечу Газинур, сбросил пиджак и, ловко подтянувшись на руках, вскочил на лежащее на высоких козлах толстенное бревно.
Бревно уже один раз было пропилено вдоль. По второму разу была пройдена пока половина.
Газинуру и раньше приходилось иногда заниматься этим делом, он знал толк в распиловке. Да и отец его в молодости работал распиловщиком, он поведал сыну немало секретов своего ремесла. Поэтому-то, когда Степан заболел, Пашка сам попросил председателя дать ему в напарники Газинура.
Ухватившись обеими руками за отполированную от долгого употребления рукоятку пилы, Газинур радостно огляделся вокруг. Ощущение высоты действовало на него возбуждающе. Видимо, это осталось у него с детских лет: скирду ли ставили, стог ли метали, или крышу крыли – Газинур всегда работал наверху. Наверху чувствуешь простор, мир будто раздвигается, грудь дышит вольнее, весь внутренне как-то подтягиваешься.
Прямо против него, убегая к темнеющему вдали лесу, далеко простираются широкие поля родного колхоза. Чуть колышутся желтеющие хлеба. Перегоняя одна другую, волны катятся всё дальше, дальше, на их место тут же набегают новые. По дороге, что едва заметной лентой тянется меж хлебов, кто-то едет. Ни лошади, ни телеги не видно, мелькает одна дуга. Правее, на скошенном лугу, ходит стадо. Белый племенной бык взобрался на бугор посреди луга и стоит недвижимый, будто высеченный из мрамора. Его могучая грудь почти касается земли, рога – косая сажень.
– Начнём, друг Пашка, – говорит Газинур, сверкнув глазами.
Зазвенев, пила легко скользнула вниз. Из-под отточенных зубьев посыпалась на землю жёлтая «крупа».
В такт