царя и за капиталистов проливаем кровь, ребята. Им что! Наша кровь льётся в их карманы золотом. Поймите это, солдаты, и хорошенько подумайте, куда нам следует повернуть винтовки…»
Вспоминал это Гафиатулла и каждый раз тяжело вздыхал. Не понимал он тогда. Теперь-то всё понял, да поздно… Близок локоть, да не укусишь…
И вдруг в душе Гафиатуллы зажглась надежда. По деревням прошёл слух, будто свергли царя. А ещё через несколько месяцев соседи прочитали больному Гафиатулле Декрет о земле и мире, подписанный Лениным. Огромный душевный подъём, охвативший его, помог преодолеть физический недуг – он встал на ноги. Но не успел толком наладить хозяйство – начался голод. Он унёс в могилу мать Газинура. Похоронив её, Гафиатулла-абзы взял с собой семилетнего Газинура и пошёл по деревням искать заработка. В летнее время нанимался пасти скот, на зиму шёл батрачить к кулакам. Так они и кормились. Газинур очень жалел своего рано постаревшего, больного отца и, насколько хватало детских силёнок, старался помогать ему.
Так прошло года четыре. Однажды Гафиатулла сказал ему:
– Нет, сынок, так жить больше нельзя. Птица и та гнездо вьёт.
И женился на очень степенной вдове по имени Шамсинур. С Шамсинур вошёл в семью и её сын Мисбах. Этот тринадцатилетний, не очень крепко сбитый, послушный мальчик привлёк внимание Газинура своим робким видом.
– А ты кнутом щёлкать умеешь? – спросил он его.
– Нет, не умею, – ответил Мисбах и шмыгнул носом. Потом с неожиданной кичливостью добавил: – Мы не пастухи!
– Хочешь, научу тебя? – пропустив мимо ушей последнюю фразу, добродушно предложил Газинур и так ловко хлопнул своим длинным кнутом, что звук раскатился эхом, как выстрел из ружья.
Склонив голову набок, Газинур прислушался к долетевшему из дальнего леса эху.
– Слышал? – повернулся он к Мисбаху. Его чёрные глаза удовлетворённо блестели. – Я один могу пасти стадо, – торопился он выложить своему новому другу всё, чем мог похвастаться. – Только вот комолая корова Кашиф-Заляевых озорует, так и норовит убежать из стада. Я говорю отцу: «Давай скажем, чтобы ей привязали на шею палку на верёвке, пусть бьёт её по ногам». А отец не соглашается. «Нельзя, говорит, обижать животных. У коровы ведь нет языка, чтобы сказать, почему она бегает».
В то лето они пасли стадо втроём. Завидев Гафиатуллу-абзы, стоящего, опёршись грудью на длинную палку, и наблюдающего за скотом, прохожие кивали на мальчиков, которые обычно возились у костра, пекли картошку:
– Помощнички ведь растут, Гафиатулла-кордаш[4].
– Живое существо, милый человек, придя на свет, не может не расти, – отвечал обычно Гафиатулла, окидывая любовным взглядом живших в мире и согласии сыновей.
Он ненавидел свары и раздоры. И когда брал в дом новую жену, больше всего боялся возможных ссор. Но Шамсинур, хоть и была женщина вспыльчивая, повела себя довольно умно: она и на Газинура не смотрела косо, и своего сына не баловала.
Ребята,