писал потом об асансолском насилии – журналисты, чиновники в отчётах, писатели, – не могли понять, почему в сердцевине городского фронта осталось несколько нетронутых проулков, совершенно чистых от бойни. Только в одном заметили сухие капли крови на стенах, но никаких следов пожара и разрушения.
Мария и Амир уходили прочь по разорённым улицам. За дни домашнего плена оба отвыкли ходить, как после долгой болезни. Амир шёл впереди, Мария за ним. Она попыталась взять его за руку, но он отбросил её:
– Здесь консервативная территория, люди смотрят.
Мария улыбнулась, ей показалось смешным прятать очевидное.
– По-моему, людям всё равно, – сказала она на своём языке.
Горожане просыпались от насланного сна, ужасались делам своим. Наспех правили искалеченное добро. Рыжебородый старец в белом камисе[15] чинил храмик чернолицей богини в нише индуистского дома, женщина в чадре выметала сор возле магазина индусов. К мастерской мусульман люди с размазанными точками на лбу крепили двери. Всё слилось в скорби: обугленные пещеры лавок, расплавленные гирлянды кофейных пакетиков, рваные оранжевые флаги, гнутые перевёрнутые остовы моторикш, костёр с детским велосипедом. Слабый ветер доигрывал мусором и осколками.
По опалённому городу они прошли, как изгнанники. Родители отказались от Амира до тех пор, пока он не отправит Марию домой. Амир смотрел на дорогу, выбирая лучший путь, а она на его сутулую спину, расставленные в стороны руки. Они почти одновременно вспомнили, что ехали в Асансол на свою свадьбу.
Я принимаю их
Но надписи билбордов Врастают в сердце раскалённое моё.
Я принимаю их в свои тёплые руки из высоток с дикими цветами в окнах, из раскалённого тротуара, дрожащего под колёсами «Махиндр»[16]. Я укрываю их смогом мягкого неба.
Я принимаю их, как новорождённых, которые, подрастая, копошатся в мусоре вместе с лохматыми поросятами, и как звёзд кино, подъезжающих на фестиваль из апартаментов на Бэнд-стенд променад.
Вот они, в толпе на вокзале Виктория – самой красивой станции планеты. Амир прожил у меня несколько лет, но всё-таки спрашивает, на какую платформу подойдёт местный поезд до района Андери.
Им не терпится добраться, отмыться и впервые заняться любовью. Желание ощутить другого заставляет продираться сквозь столпотворение. Такое я видел сотни раз, но не разгадал, почему так сжигает эта тяга моих сирот, что находят они в том, чтобы снова и снова сливаться в одно некрасивое обнажённое существо в закупоренных комнатах.
Амиру приходится всё растолковывать помногу раз, Мария, словно глухонемая, не понимает. Он терпеливо говорит: «Мы сейчас поедем на метро в наш район. Может быть, Азифа и Гоувинда не будет, уйдут куда-нибудь». Она кивает и кивает, мой глупый нежный человек. В потоках чужих Мария уже обречена на одиночество, но ей всё равно. В толпе для неё не существует никого, кроме Амира.
Со станции они