год Клео старательно учила язык классического танца, как другие учатся говорить «без акцента» на иностранном языке, не имея практики. Она пыталась перенять утонченность и высокомерный взгляд тех, кого мадам Николь приводила им в пример высшей элегантности, – княгинь, герцогинь. Ей это плохо удавалось.
В конце года мадам Николь порекомендовала ей заняться чем-нибудь другим. Может быть, гимнастикой? Физических сил Клео хватало, даже с избытком. Но вот грации…
Клео вернулась к тоске субботнего телевизора. Там она и увидела их в первый раз – невесомых и искрящихся, как блестки на поверхности быстрой речки. Танцовщиков показывали в заставке к «Елисейским Полям» – любимой передаче ее матери.
Пока ведущий Мишель Дрюкер не отправлял их за кулисы – «Громко поаплодируем танцорам, покидающим сцену», – Клео придвигалась к экрану и рассматривала их веселые пируэты, завершавшиеся прыжком, – ничего общего с напыщенным позерством всяких Эжени и Беатрис, верных учениц мадам Николь. Ей тоже хотелось этому научиться.
На первом же занятии в студии джаз-модерна при молодежном Доме культуры Фонтенэ Стан тряхнул ее, схватил в охапку и перевернул. Он вел речь про бедра. Таз. Живот. Диафрагму. Мускулатуру. Одетый в спортивные штаны и черную майку, открывавшую ключицы, он хвалил учеников за удачный аншенман[1].
Через десять минут окно в зале запотевало, а стены покрывались мелкими созвездиями капель влаги; атмосфера сгущалась под басы ремиксов Грэндмастера Флэша или Айрин Кары.
В отражении, которое Клео, выполнив серию па шассе, степ-тачей и спин-поворотов, ловила в зеркале, – пунцовые щеки, прилипшая ко лбу челка, – не было ничего от герцогини. Девушка в зеркале всего за несколько недель приобрела гибкость, неведомую прямым как жердь заносчивым ученицам мадам Николь, привыкшим при ее приближении втягивать животы и поджимать ягодицы.
Вечером время, которое Клео проводила у себя в комнате с наушниками от плеера на голове, дробилось на восемь тактов. Отжимания от стены: и пять, и шесть, и семь, и восемь. Упражнения для пресса: и раз, и два, и три, и четыре. Упражнения на равновесие: и семь, и восемь.
Уроки Стана представляли собой смесь мессы, праздника и сосредоточенности. AGAIN![2] Стан требовал бесконечных повторений. От боли в боку у Клео перехватывало дух, но боль была горной тропой, ведущей к вершине. Зато, стоит дойти до конца, испытаешь облегчение.
Клео повторяла все, что показывал Стан, отрабатывала каждое движение, пока оно не впечатается в мышечную ткань, которая представлялась ей стейком с кроваво-коралловыми волокнами. Тело сопротивлялось и молило о пощаде, но его следовало понукать.
Клео знала то, о чем тринадцатилетним девочкам обычно неизвестно. Она умела подчиняться, не задавая вопросов. Хлопать Стану в конце занятия, даже если он все полтора часа ее ругал. Говорить ему спасибо. Вновь и вновь повторять одно и то же движение.