простодушием и отдалённостью от современного мира. Делали это беззлобно, жалея и понимая, что однажды сами станем такими же чудаковатыми и беспомощными.
Жили старики все вместе, в одном доме с большой печью, топившейся даже в жаркие летние дни – Нюта маленькая отчаянно мёрзла.
– Оно и понятно, – объясняла Нюта большая. – Родилась-то в январе, в самые что ни на есть лютые морозы. На всю жизнь промёрзла!
Давно выросли дети и внуки, разъехались кто куда, лишь изредка навещая родные места. Было их так много, что сами старики порой путались, кто кому и кем приходится. Привечали всех, всех угощали. Младшой – собственным яблочным вином, Нюта старшая – огромными пирогами с гречневой кашей, остальные – добротой, тёплым углом, бескрайними просторами и грибными лесами. Благодарные потомки приезжали, наедались досыта овощами и фруктами, мочили ноги в хилой речке Малиновке, жарились на солнышке и каждый раз уговаривали перебраться к ним в город в квартиру со всеми удобствами, с тёплым туалетом, кафельным полом и водой из крана.
Яков мрачно отговаривался тем, что не доедет, умрёт в дороге, растрясут его хрупкие косточки поезда и машины. Возраст не тот, чтобы преодолевать длинные расстояния.
– Конечно-конечно! – язвила Нюта маленькая. – Косточки его беспокоят! Есть тут одна зазноба беспокойная!
Старшой гневно тряс костылём и заявлял, что путает младшая, нет никакой зазнобы. И не было никогда. Но мы-то прекрасно знали старинную историю его любви-ненависти к жившей через дорогу Марии Владимировне.
Началась она давным-давно, ещё до войны. Мария Сергеевна, тогда ещё босоногая девчонка Машка, с удивлением наблюдала, как прибыла в деревню новая семья и как строит она небольшой домик на другой стороне улицы. Погорельцы из соседней Светловки, шептались в народе, смотрели участливо. Полностью выгорела Светловка, не уберегли от лесных пожаров. Да разве от них сбережёшься! А люди хорошие, только вот старший сын не в них вовсе, чёрный как уголёк, на цыгана похожий, не их будто. Машке он сразу не понравился. Спроси почему, не ответила бы. Не понравился и всё тут!
Яков тоже невзлюбил Машку. Слишком уж назойливо выражала та свою ненависть: бродила по пятам, выспрашивала, а после сообщала деревенским: «Нехристь, вот как есть. И глаза как у беса!» На самом деле Старшой, как и все в семье, был крещёным и носил, не снимая, простой медный крестик на белом шнурке.
Только исполнилось Якову восемнадцать, а он уже женился.
– Не погулял, жизни молодой не изведал! – сокрушался Середняк, рассказывая о брате.
– Не говори, о чём не знаешь! – возмущался тот. – Сам тогда ещё под стол пешком ходил, а туда же! Размышляет! Мыслитель!
Через год вышла замуж и Маша. Причиной недовольства стали дети. Через пять лет у Маши их стало трое, у Якова уже пятеро. Все они носились шумной ватагой вдоль улицы, и если что-то ломалось или пропадало виноватым оказывался или «цыганёнок Пашка» или «Марии