огромного дома с ажурными ставнями, мимо которого они проходили, стояла Лизка и грызла семечки, сугроб около её ног почернел от шелухи, видно стояла давно.
– Гляньте. Новенький Нежить домой повёл. Смотри, не забойся нечистой силы этой…
Глава 3. Мать и дочь
– Слушай, мам. А почему они меня нежитью кличут? Я ведь живая, нормальная, за что они?
Луша положила спицы, глянула на дочь, очередной раз подивившись нездешней её красоте, уже четырнадцать лет удивляется – вроде родная кровь, я аж спина холодеет от взгляда этих таинственных глаз, от фарфоровой кожи, тонко прорисованных бровей и кос такого цвета, какой бывает майская безлунная ночь – фиолетово – чёрная, не проглядишь. А как волосы распустит, как упадут они волнами ниже талии, так и вообще – оторопь берет. Она подошла к дочери, повернула её лицом к зеркалу, прижалась щекой к шелковистой щеке. Уже ростом с мать, а что дальше то будет? Высокая, стройная, настоящая колдунья растёт.
– Ты вот внимательно на себя посмотри. Много таких девок в селе? То-то. Нет больше. Лизка эта толстозадая и рядом не стояла, вот они от зависти и болтают.
Луша снова, как на той неделе, чувствовала себя неважно, что-то холодно обрывалось в груди, слева, тенькало тошнотно, от этого неприятно немели ноги, на ладонях выступала липкая влага. Она понимала, что что-то случилось, но даже думать об этом не хотела, а если и думала, то с радостью – кто знает, вдруг встретится она со своим любимым, там, чертой. Да и что ей здесь терять, чего ждать, кончена жизнь, дочь взрослая, тётка ушла на небо ещё в прошлом году, да и сына своего захватила, Маринка… Вот только они – Машуня да Маринка, да ещё сынок Нинкин и держали её на этом свете. Больше и некому.
Луша снова села на лавку, заправила седые пряди под чёрный платок, сгорбилась, чтобы не так тянуло внутри и замелькала спицами – к Рождеству дочери шарф будет – белый, пушистый, как у снегурки. Шапка уж лежала спрятанная, вот только бы не нашла.
– Мам. Я что сказать тебе все хотела. Ты бы встряхнулась немного, волосы хной подкрасила, губы помадой, что ли. Знаешь, какую красивую в сельпо завезли? Алую. Тебе пойдёт. Ты же не старая ещё. Красивая.
Маша ластилась к матери молодой козочкой, но вдруг разом осеклась, встала перед Лушей на колени, положила руки ей на плечи, вытянувшись в струнку и свела брови так, что на гладкий лоб пересекла морщинка, а глаза вспыхнули, и в них кто-то зажег чёрный огонь.
– Сиди так. Молчи. Сейчас я.
Луша замерла, полностью потеряв волю, силы, она как будто превратилась в камень, или, скорее в губку – волглую, пористую, холодную. Но сразу, буквально через минуту, холод из груди начал исчезать, испаряться, так испаряются последние лужи на майском солнце, воздух ворвался в стесненную грудь, и дышать сразу стало легче. С глаз спала пелена, которая не давала ей нормально видеть мир последнее время, и она с ужасом посмотрела на дочь. Та все стояла на коленях, уставившись в одну точку, на ней лица не было. Бледные до синевы щеки, фиолетовые губы, запавшие глаза, скрюченные пальцы, вцепившиеся в лавку, ещё немного и упадёт,