виде престранного письма, которое юрист потом мне показал. Полковник начал с того, что и сам нуждается в услуге, а потому предлагает дружеский обмен. Военная удача (именно такое выражение он употребил) вложила в его руки крупнейший алмаз мира, и у него были все основания полагать, что безопасность не гарантирована ни в каком доме ни в одной части света ни ему самому, ни драгоценности, пока он и драгоценность находятся в одном и том же месте. В этой рискованной ситуации он решил отдать алмаз на хранение другому лицу. Данное лицо ничем не рисковало. Ему лишь следовало положить драгоценный камень на хранение в особое хранилище, комнату-сейф банкира либо ювелира, где обычно держат наиболее ценные вещи. От отца мало что требовалось. Он сам либо через доверенное лицо должен был получать отправляемые по условленному адресу и в условленные дни года письма полковника, в которых тот будет сообщать, что на данный момент жив и здоров. Если письмо не приходило в означенный день, молчание означало, что полковник убит. На такой случай в запечатанном конверте, хранящемся вместе с камнем, были приготовлены и должны быть неукоснительно выполнены особые инструкции о том, как поступить с алмазом. Если мой отец согласится выполнить это странное поручение, то взамен получит бумаги полковника. Вот что говорилось в письме.
– И как поступил ваш отец, сэр? – спросил я.
– Как поступил? Я скажу, как он поступил. Он пустил в ход бесценное качество – здравомыслие и объявил письмо полковника нелепицей. Мол, слоняясь по Индии, полковник где-то подобрал кусок никудышного хрусталя, приняв его за алмаз. А что касалось опасности быть убитым и предосторожностей для сохранения своей жизни и куска хрусталя, то на дворе девятнадцатый век – любой человек, находящийся в своем уме, обратился бы в полицию. Полковник давно слыл большим любителем опиума, и если другого способа заполучить ценные бумаги, кроме как принять опиумный бред за истинное положение вещей, не было, то мой отец соглашался выполнить вздорное поручение, тем более что от него ничего особенного и не требовалось. Алмаз и запечатанный конверт отправились в комнату-сейф его банкира, а регулярные письма полковника, сообщавшие, что он жив и здоров, в качестве поверенного моего отца вскрывал наш семейный юрист, мистер Брефф. Любой здравомыслящий человек, окажись он в таком положении, рассудил бы точно так же. Ничто в мире, Беттередж, не кажется нам вероятным, если только не отвечает нашему мелочному опыту. В романтику мы верим, только когда прочитаем о ней в газетах.
Выслушав мистера Фрэнклина, я заподозрил, что в деле с полковником его отец сделал поспешные и ошибочные выводы.
– А что вы сами об этом думаете, сэр? – спросил я.
– Позвольте сначала досказать историю о полковнике. Разум англичанина отличается удивительным отсутствием стройности, Беттередж, и ваш вопрос еще одно тому подтверждение. Когда нас не занимают мысли об изготовлении каких-нибудь механизмов, мы (психически) самые безалаберные существа во вселенной.
«Вот что значит, – подумал