в пятницу вечером домой, он у видел сидящего на бордюре алкоголика. Тот был сильно пьян и, положив руки на колени, низко, обездолено так, свесил вперед голову. Вдруг голова мужика вскинулась, и он сделал резкую попытку встать. Рывок – и алкаш уже стоял, осматриваясь мутным взглядом. Током ударила мысль – «Если сейчас уйдет, то все будет ок, а если упадет – жопа». Мужик сделал несколько абсолютно ровных медленных шагов. Ничего не слу… И тут мужичок дернул головой и резко, навзничь упал на асфальт, издав какой-то рык. Саша даже не стал провожать алкоголика-кудесника взглядом. Он уже твердо знал – надо резать «позы» и готовиться к худшему. А потом он стал героем. Он был один из тех немногих, кто неплохо заработал на «черном вторнике».
Людмила Дайнеко была тогда начальником отдела ценных бумаг, и он выручил ее, передав часть своего дохода. Она серьезно прокололась, и бог знает, какие ей грозили неприятности, но они все решили. Да, Людмила Николаевна совсем уже не та, что была раньше. Ну да ладно.
Его беспокоил этот утренний розовый пакетик. Что-то произойдет. Надо быть максимально осторожным. И внимательным. Со сделками вроде все нормально. Надо проверить все «хвосты».
Странная эта Иртышева. С чего же все началось? И чем закончится?
Саша посмотрел на прибитую водой к берегу грязную пластиковую бутылочку. Так, наверно, смотрит властелин мира на никчемную вещь. И вдруг молнией пронзила мысль: «А ведь годы-то идут. Надо выбиваться в руководители. Весь в долгах-кредитах, как в шелках. Надоело это все вошкание за копейки. Хотя, с другой стороны, отнюдь не за копейки. Да и в начальники выбиваться как? Левандоса куда-нибудь разве можно сдвинуть? А Дайнеко? За свое бы удержаться. Да, заменяешь Леванченко во время отпуска. Несколько раз был на совещаниях у Председателя. И что? Да ничего». В этих, не слишком веселых раздумьях, он повернулся и зашагал обратно, в «логово».
Дилерский зал встретил Игнатьева густым спертым воздухом. Потихоньку собирался после обеда народ. Максимов, придя, зачертыхался по этому поводу и сразу же открыл окно. Фадеев, сидевший по ходу исходящих из окна воздушных масс, и у которого от этих проветриваний «прихватывало» спину, был всегда и категорически против.
– Ну чего ты расхлебянил окно? Тебе, что, жарко? Только с улицы пришел, – с этими словами он глухо бухнул стеклопакетом. Скрипнула защелка, окно закрыто.
– Как же ты достал уже, – Максимов снова двинулся к окну, – сколько можно дышать говном этим? Выйди и погуляй где-нибудь.
– Меньше потей, Миха. И сам иди гуляй. А у меня дел до хера, – Толик тоже рванул в сторону окна.
– У нас действительно нечем дышать. Ну, давайте, хоть на пятнадцать минут откроем, – к дискуссии подключался Свистунов.
– Как вы меня заебали. Что ж вы за люди-то такие? – Фадеев не сдавал позиции, – вам воздуха мало, а мне здесь сидеть. Ты потом спину мне лечить будешь?
– Это ты нас всех достал. Сколько можно в этом «лайне» сидеть? На перерыве не открывали и сейчас тоже. Надо проветрить, – Валера Корсун тоже решил присоединиться к блокаде.
Фадеев