гостя и забыл обновить… личные закрома.
– Ничего.
– Теперь… для нас это только слова. А они жили внутри этого. Не отстраняясь. Не сомневаясь. Не пытаясь взглянуть со стороны. Не понимая.
Мы выпили ещё.
– Интересно, какими они были, – выговорил я, ощущая, как начинает действовать алкоголь.
– Никто не знает. Это было… пробуждение человечества. Как весна после зимнего сна. Нам не вернуться туда… Наверное, и не стоит пытаться.
– Всё, что осталось, непонятно, – я медленно произнёс в потолок.
– Неинтересно. Такая древность на периферии внимания, – его лицо раскраснелось.
– Сколько могло стоить украденное?
– В нашем времени – нисколько.
– А в их?
Он посмотрел на меня так, что я понял: вопрос не имеет смысла.
– Что, если бы мы могли познакомить их с письменностью? – Мне показалось, что я задал умный вопрос.
– С книгами?
– Да.
– Они бы… – он прыснул от смеха. – Они бы… бросили в нас топором.
Его тело содрогнулось в приступе хохота: «Томагавком, представляете?.. А потом бы сделали… из нас кожаные амулеты».
Его безудержный смех заразил и меня: «И мы бы встретились тут, в музее».
Через полминуты директор смог более-менее внятно произнести:
– Из книги легко вырвать страницу. Переписать, – он стал загибать пальцы. – Подправить. Оболгать. Украсть. Знание, доверенное бумаге, уже наполовину украдено… Ис… испорчено. Иссушено. Так же как здешние мумии, – он посмотрел на меня довольно жёстким взглядом, но быстро смягчил его и улыбнулся. – Вы понимаете? Бумага это не человеческое сознание. Оно живёт по-другому.
Я поймал себя на мысли, что размышляю над тем, была ли пауза между частицей «не» и словом «человеческое».
Голова туго соображала. Наконец, я сдался и кивнул. От всего сказанного осталось только ощущение, будто на какое-то мгновение меня коснулось… понимание, что ли. Но оно куда-то исчезло.
Голову мутило.
Теперь можно сворачиваться. Больше ничего конкретного не будет. Последнее, что было сказано мной по существу, звучало так:
– Приедет команда. Она заберёт печатные машинки с описями экспонатов на экспертизу и… Подготовьте справку. Хотя бы грубо… надо оценить – кто из сотрудников сколько времени проводит в помещениях с той или иной машиной.
– Печатной?
– Разумеется.
Мы прихлопнули бутылку, разговаривая об истории. О фактах и интерпретациях. Директор вёл себя достаточно откровенно. Выяснилось, что он, имея в хозяйстве целый музей, знает об истории немногим больше моего. Все эти вещи, артефакты, вырваны из своего времени. Рядом нет реальных людей, которым они нужны, которые верят и следуют традициям.
Возникало странное чувство, будто меня провели по рассыпающейся в труху массе истории, украденной и ветшающей – в темноте подземелий, в тишине и одиночестве. С номерками. Каталоги и хранилища больше походили на усыпальницы.
Директор сознался в плохом мнении об учебниках истории: мол, это «интерпретации и натяжки».