мертвым и ослепшим,
покрытых рясой наготы,
я узнаю не вновь воскресших,
а сгустки вечной пустоты.
Порочный сад и лимб Эдема —
хранитель памяти святой.
Отныне присно и навеки
вмиг потерял блуждающий покой.
«Любовнику»
Основа не союзница любви!
Поэтому явлюсь ее началом
И в ноги кинусь Вам. Увы-
все не закончится романом.
Ведь вы не Вертер.
Я, увы, не Демагог.
И на Шарлотту С. нисколько не похожа.
Поэтому не создавайте ложных догм,
в обличье страсти томного вельможи.
Кладите финку в ножна, бросьте взгляд
на вашу Клеопатру с римским обожаньем!
И уходите. Расточая яд,
из сердца вашего, смертельным содроганьем.
«Безумный крик полустолетий…»
Безумный крик полустолетий
осядет рясой темноты
в некрополь душ, полуистлевших,
как новый образ суеты.
Виновник страхов и упреков,
страдалец вечности слепой!
Ты, как Христос, давал дорогу
и благоденствующий покой.
Играл ты пальцами Шопена
И кистью Врубеля водил.
И словом Бродского – поэта
вселенский хаос усмирил.
Все беззаконья и пороки
ты заливал как, кровь, огнем.
Безмолвных демонов портреты
уничтожал святым мечом!
Великий дух! Воззри на землю!
Жаровен пламя остуди.
Священность лжи предай забвенью!
И род ты святый, вознеси!
«Афина»
Скорбяще спящее сознанье.
Безмолвны демоны души.
Я обреку себя на счастье
явившись в центр пустоты.
Мой Парфенон теперь, лишь память
о беспорядках тех частиц,
что существом моим являлись
и бессловесностью страниц.
Страдала богом как страстями
и возносясь, скорбела вслух.
Анафем терпкие печали
связали крепко плоть и дух.
Лишь оттого, что плоть тесна мне,
а дух не сведущ о земле,
то пустота являлась светом,
тоннелем веры в темноте.
И в перспективу уходящий,
бездушный хаос явит мир:
полупустынный и смотрящий
не в суть вещей, но через них.
«Лев и лилия»
Ломает, режет по углам,
как сто голов на шее тонкой
танцуют дикий карнавал:
словесный, мысленный, минорный!
И грозовым величьем слов
влетает в танец Афродита.
Безмолвствуя, даря любовь
уже казненному пииту.
Бесстрашно, дико и смешно!
Ведь вне сознанья смоль давно:
Примета ядовитых лилий!
«Вольтеру»
Я ухожу. Беззлобно и беззвучно
в изгнанье дней и в повесть о душе,
которой нет. И буду самолично,
страдая, рушить