следующих страницах виднелись следы клея и клочки фотобумаги. То есть здесь тоже были наклеены фотографии, но кто-то их грубо, безжалостно вырвал.
Я пролистала альбом до самого конца, не нашла больше ни одной фотографии, закрыла его и положила обратно в ящик комода.
Что же это значит? Откуда здесь, в этой старой квартире, где я не бывала ни разу в жизни, мои фотографии? Кто была эта женщина, если она так внимательно, так пристально и упорно наблюдала за моей жизнью? Причем не только до восьми лет, но и потом. И отчего все поздние фотографии вырваны из альбома? И почему, черт возьми, я никогда не слышала о существовании этой Валерии Львовны Вальдшнеп?
Тут мой взгляд снова вернулся к шкатулке в пышных темно-красных розах.
Мне по-прежнему было страшновато ее коснуться, словно она скрывала какую-то тайну. Еще более значительную, чем та, которую я нашла под крышкой фотоальбома.
Ну что это, в самом деле!
Зачем прятать голову в песок, как страус? Зачем делать из мухи слона? Что уж такое страшное может прятаться под крышкой этой простенькой деревянной шкатулки?
Я решительно открыла ее – и комнату наполнила негромкая музыка.
Менуэт Боккерини.
Это была музыкальная шкатулка.
Иногда в таких шкатулках прячутся механические балеринки, которые начинают кружиться и крутить фуэте, стоит привести в движение механизм, открыв шкатулку.
Но в этой вместо маленькой балерины прятался игрушечный клоун – крошечный человек в яркой красно-желтой одежде, с грубо размалеванным лицом. Он кружился под музыку Боккерини, исполнял что-то вроде фуэте, подражая своим механическим сестрам – игрушечным балеринкам из других музыкальных шкатулок, но в его движениях была насмешка, грубая, жестокая пародия.
Крышка шкатулки изнутри была зеркальной и состояла из четырех хитро составленных частей, так что танцующий клоун многократно отражался в этих четырех зеркалах. В какой-то момент мне померещилось, что одно из отражений клоуна бросило на меня пристальный, изучающий взгляд.
Я вгляделась в его размалеванное лицо – и по спине пробежали мурашки: красная краска, которой был грубо намазан его рот, показалась незасохшей кровью…
Но не это было самым страшным.
Самым страшным было то, что я начала смутно вспоминать этого клоуна и его пародийный танец.
Когда и где я его могла видеть?
Я прикрыла глаза.
Кажется, это был сон…
Мне тогда было шесть или семь лет. Хотя что это я? Гораздо меньше – четыре или даже три. Не помню, где мы жили, но этот сон я теперь вспомнила удивительно отчетливо и ярко.
Красно-желтый клоун танцует передо мной, кружится на одной ноге, делая странные гипнотические жесты. Его руки кажутся мягкими и гибкими, словно две большие змеи. Он манит меня? Пытается что-то сообщить своими жестами?
Я заворожена, загипнотизирована его танцем, у меня нет своей воли. Я делаю шаг вперед, еще один шаг… вот я уже совсем близко к нему… еще немного – и он дотронется до меня своими мягкими, плавно