аемся к прошлому.
Музыканты слушают Дока Боггса, Баха или Чарли Крисчена. Художник обращается к примитивным формам искусства. Писатель перечитывает классиков: Сервантеса, Стендаля, Джойса, Бодлера, Рэймонда Чандлера.
И вот мы встречаем автора, который пишет:
«Раньше уже случалось то, что происходило сейчас. Жорж Жерфо собирался перестроиться в крайний левый ряд… Ясно – каждый второй водитель малость того. Кстати, Жорж тоже пьян – он махнул пять стаканов бурбона «Фо Роузес». Кроме того, часа три тому назад закинулся барбитуратами (всего парой таблеток), что обычно надолго придает ощущение бодрости… Никто не знает, что заставило пьяного Жоржа врубить именно эту музыку да понестись по правому ряду. В любом случае явно не тот факт, что он убил двух человек».
Нас охватывают волнение, удивление, восхищение – те чувства, которые я испытывал ребенком, начиная читать новую книгу. То же самое я ощущал, когда открыл для себя Чандлера, Старджона, Камю. История не навязывается читателю, а как бы рождается изнутри, в нем самом. И пока я держал книгу в руках, мне казалось, что сижу в темной комнате в круге света. А если бы свет погас, то в наступившей темноте я стал бы светиться сам.
Книги Жан-Патрика Маншетта сухи, они состоят из мускулов. Истории, которые рассказывают его романы, содержат в себе действие, аллюзии, предметы, климат, время – все сливается в едином потоке. Эти истории движутся. Они неумолимо влекут нас вслед за своими героями.
Сэмюэл Дэшилл Хэммет вывел убийство из прекрасных особняков и поместий, чтобы сделать его уделом настоящих, «всамделишных» преступников. У Рэймонда Чандлера из обшарпанных каморок, убогих фасадов, подъездов и служебных входов выглядывало лицо богатства и нарушенных обещаний. В книгах этих мастеров детектива пела дорога, говорили улицы, хлопали на ветру занавеси, рвались в клочья. И вот, в запертой до поры маленькой душной комнатке неожиданно вскрывались истинные мотивы общества – жадность и насилие.
Жан-Патрик Маншетт знал об этом. Его полицейский роман стал «великим нравственным литературным свидетельством нашего времени».
Годы спустя я сидел в круге света – в другой комнате, в ином городе, в другой жизни.
Но на этот раз я не читал, а писал.
«Был прекрасный осенний день. Он выехал на шоссе, долой из Нью-Йорка. Он должен был бы чувствовать себя усталым, издерганным, опустошенным – но не ощущал этого… По радио передают песенку, которая, как он еще помнит, была популярна в те времена, когда его девиз был: “Вперед!”. Он счастлив. Странно, но все это никак не связано с тем, что он скоро умрет, что несколько месяцев тому назад убил четырех человек».
Я остановился, чтобы вернуться на верх страницы, где под названием «Концерт для насилия с оркестром» добавил слова: «Памяти Жан-Патрика Маншетта».
Романы Маншетта столь повлияли на мои произведения, что стали напоминать его собственные, те самые, которые в свое время дали жизнь французскому триллеру. Я чувствовал себя так, словно мне сделали переливание крови.
Никогда, ни до, ни после, я не выражал открыто свое признание автору, который повлиял на меня так сильно, что наше творческое дыхание сделалось единым. Это дыхание – порыв, приданный мне Маншеттом, сверкающее сияние, вырывающееся из темных глубин, – билось во мне многие годы.
Десять книг за одиннадцать лет – вот и весь путь романиста Маншетта.
Он работал главным редактором, кинокритиком, писал сценарии для кино и телевидения, переводил, создал серию бесценных эссе о жанре триллера.
В 1989-м ему поставили диагноз: рак поджелудочной железы. В 1995 году в возрасте пятидесяти трех лет Маншетт скончался в Париже, оставив незавершенной книгу «Принцесса крови». Этот роман должен был, по замыслу автора, стать первым из пяти произведений, посвященных пяти десятилетиям – от Второй мировой войны до наших дней.
Интриги в произведениях Маншетта – оболочки, внутри которых заключена суть происходящего, – четко прорисованы, всеобъемлющи, архетипичны. Месть, бегство, роковой для убийцы заказ, безнадежные поиски, обыватели, внезапно оказавшиеся в немыслимых ситуациях, насилие… Маншетт рассказывает просто: так, мол, получилось. Никто не замечает уловки: истории о загнанных в угол людях превращаются в акт обвинения обществу, его абсолютной власти, культу развлечений и зрелищ. Маншетт сопоставляет пошлое и изысканное, сцены из повседневной жизни перемежает картинами жесточайшего насилия с целью показать бесчисленные ловушки сытого буржуазного существования и выяснить возможность жизни вне системы потребления, комфорта и условностей.
Как и Хэмметт, Маншетт утверждает, что все лгут; как и Артюр Рембо, говорит, что все, что мы представляем из себя, – фальшиво.
В эпоху, когда все пускают пыль в глаза, романы Маншетта, исполненные столь необычного изящества и милосердия, кажутся проще, чем они есть на самом деле, но значат больше, чем написанные слова.
Среди холмов сельского Юга, где я рос, местные охотники на белок обычно прибивают тушки к деревьям. Затем при помощи ножа с силой сдирают шкурку одним движением, ловко и быстро. Беличьи