напряжённо строила развитой социализм, если кто забыл. У меня на столе лежала ручка с чернилами как у него, и подпись Герасимова я мог воспроизвести в любое время дня и ночи с закрытыми глазами, так наблатыкался. Сам не мог отличить.
Во ВНИИНМАШ работало тогда тысяча двести человек, и пол-института ходило ко мне за подписью Герасимова. Знакомые и совсем незнакомые. Я по доброте душевной никому не отказывал. Документ с нарисованной мною подписью всегда без проблем получал исходящий номер, если требовалось.
Но вот что было самым поразительным – никто и никогда меня не сдал! Всем было выгодно. Всем было хорошо.
Ученым-социологам, изучающим причины, по которым развалился СССР, не приходит в голову, что для сохранения страны надо было прекратить над людьми издеваться, например заставляя их собирать никому не нужные подписи всяких паразитов и бездельников, подлостью и интригами вылезших в начальники.
Дисциплина űber alles
Большинство служащих нашего института ежедневно торчали часами в курилке, хотя многие и не курили вовсе. Убивали рабочее время.
Начальником нашего отдела был Лев Ханаанович Л., которому почему-то нравилось убеждать меня, что он караим, а не еврей. Он практически не принимал участия в жизни отдела, постоянно где-то пропадая. Это был по-своему уникальный человек. Он патологически не мог ответить честно ни на один вопрос. Мы с коллегами, как пытливые исследователи, постоянно с ним экспериментировали. Но он всегда был стоек как скала. Даже отвечая на вопрос «Который сейчас час?», Лев Ханаанович, взглянув на часы, обманывал минут на десять-пятнадцать, по настроению.
Он был давно немолод. Паркинсон уже подкрался к нему в трясущейся левой руке. Правда, злые языки поговаривали, что дрожание его руки началось после того, как он взял девять взяток на мизере. Странно, но Лев Ханаанович не понимал, как неприлично он выглядит, когда засовывает свою трясущуюся руку в карман брюк.
Заместителем начальника нашего отдела был Николай Иванович Шкурко, с которым у меня сразу установились самые неприятельские отношения. Его единственной функцией было поддержание дисциплины, и он всеми силами старался превратить наш отдел в лагерную зону, а себя – в главного вертухая.
Шкурко завёл журнал, в котором отмечал провинности каждого сотрудника, требовал объяснительных записок по любому поводу и всеми способами давал понять, что дисциплина много важней эффективной работы на благо Родины. А я, замечу, имел звание лучшего молодого специалиста в институте и наивно думал, что хорошая работа позволит мне быть в стороне от этой бессмысленной и беспощадной борьбы за дисциплину. Такие Шкурко в итоге тоже внесли свой посильный вклад в развал страны.
Я был молод, глуп, имел нетрудовые доходы и воспринимал Николая Ивановича с юмором. Мне казалось, что это игра такая – в дисциплину, а это не могло не приводить беднягу Шкурко в бешенство. Однажды он позволил себе орать на меня по какому-то поводу, а я с удовольствием