в кофейне, не исключая детей, павлинов, попугаев и кошек. И так как, наконец, местечко бойко торгует, суда приходят и уплывают неизвестно когда и тревога мучит все время, то население в кофейне просиживало круглые дни и охотно переселилось бы в кофейню навсегда, если бы по этому поводу удалось договориться с хозяином. Это совершенное устройство местечковой жизни настолько упрощало поиски нужных лиц, насколько и заставляло всех жить на виду у всех.
Однако Галактион иногда куда-то таинственно исчезал и, возвращаясь, рассказывал посетителям и друзьям (понятия для него, впрочем, равнозначащие), что он или болел сужением глаз и ездил советоваться со знаменитым врачом, или болел расширением глаз и ставил на глаза банки, или страдал ожирением глаз, сокрушаясь, что никогда не страдает их худобой; и так далее, все в этом же роде. Глазами он расплачивался за все вольности, и его остроты были столь плоски, а глаза ужасны, что в виде исключения все делали вид, что ему верят.
На деле Галактион уезжал не к врачам, а по делам самым темным и преступным. Нужно ли было выгрузить или погрузить запрещенный товар, сделать так, чтобы судно не могло покинуть местечка в срок или, выйдя в море, потерпело аварию – не было для всех этих дел устроителя предприимчивей и исполнительней Галактиона. По требованию Лаврентия выезжал он и в деревню с лесопилкой, и в кабаке, где убит был каменотес Лука, между моряком и шайкой и состоялось соглашение. Галактион за десятую часть предполагаемой добычи обязался не только выгрузить вывезенное из гор оружие и приютить разбойников до и после дела, но и доставить им все необходимые для совершения дела справки.
Местечко было уже в виду, когда Галактион указал на небольшую бухту, между двумя в море выдающимися утесами заключенную, предложив править на нее. Когда лодка пристала к берегу, войдя в некий грот, что ее делало надежно скрытой, путеводитель заявил, что выгружаться сейчас нельзя, а надо ждать ночи.
С недоверием взирал Лаврентий на влагу розовую, все красившую и восхитительно прозрачную. Плоские рыбы лежат на боку и которых не знаешь ни имени, ни назначения; разнородные студни; раковины давят на кого-то, кто заставляет их медленно передвигаться и изредка высовывает щупальца; крабы при приближении лодки бухают со скал в воду, распухают до страшных размеров и вдруг тают; тени проносятся под водой, но такие стремительные и неясные, что нельзя сказать, кто в сущности они – и все это казалось Лаврентию неприязненным, полным подвохов и гибели. Схватив Галактиона за руку, видимо волнуясь, молодой человек требовал у вожатого объяснений: что за водоросли, что за рыбы, пытаясь во что бы то ни стало освоиться с морем. Но Галактион оказался плохим знатоком отчизны и, кроме того, что эти рыбы никуда не годятся, а водоросли бесполезны и потому названия не заслуживают, не сумел сказать ничего другого.
Берег был усыпан яркими каменьями. Лаврентий набрал горсть, разглядывая, не ценные ли? Но камешки обсохли и потухли.
До сумерек протянули