когда заявили о себе в 66-м. Двое основных зачинщиков группы – Рон Хахне и Бен Мореа оказались детьми улиц, а вовсе не выходцами из среднего класса. Мореа был связан с преступными уличными бандами, сидел на героине и в Синг-Синге[6] перед тем как стал рисовать и открыл для себя футуристов. Такая основа дала возможность им пойти дальше – через Футуризм – к исконному Футуризму, к сноровке, изысканности и насилию, к самому чистокровному преступлению во всем новаторском искусстве XX века. Имеется в виду не искусство Софиччи и Боччиони, а тот выходящий за рамки художественности образ жизни Маринетти[7]… Маринетти, избивающего Уиндема Льюиса[8] в мужском туалете и вешающего его за шиворот на зубчатых перилах… Маринетти, развлекавшегося тем, что запирал в прицепе «любителей культуры» и гнал свой мотоцикл на максимальной скорости… Маринетти, который, наконец, на светских раутах у Муссолини ударом ноги опрокидывал стол на Гитлера, демонстрируя, что по-другому пирожное передать не может…
Они почти интуитивно осознали сущность кризиса искусства в период 1910–1925 гг.: его содержание, его предвидение всецелого переустройства мира, которое имели в виду еще первые романтики и которое было наиболее злостной (из тех, что случались) атакой на буржуазную цивилизацию. И которое, на самом деле, было глубоко реакционным по причине своей смирительно-рубашечной формы. Литературно выражаясь, это динамит. Но с точки зрения культуры – это один из главных оплотов системы. Дворец Кублахана[9] можно понимать как метафору, как рай на земле, но можно также понимать и как иллюзию, как побег из преисподней, в которой мы уже давно обитаем. Это как посмотреть: проецируя это на повседневную жизнь отдельного человека или на лабиринт всей нашей византийской культуры, где ни одна дорога не ведет в Ксанаду. Что принес кризис культуры XX века, так то, что творческое созидание теперь может быть свободно от формальных уз и перестать воплощать отчужденный, выдуманный и бесплодный мир, преобразовывая свой личный опыт. Как говорил Тцара[10]: «Жизнь и искусство – это одно и то же. Современный художник не рисует, он творит непосредственно». Вот почему Black Mask были более продвинуты, чем софистические Rebel Worker или Resurgence Youth Movement, или даже сам великий Маркузе[11]. С самого начала они стремились к единению слова и дела, теории и практики и по-настоящему пытались, несмотря на все обломы, создать организацию на такой основе.
В то время была лишь одна сила, с которой они могли себя соотнести, – это пост-уоттсовские негры. Негритянский отказ оказался таким же, как их, – своевольным и демоническим. И лишь негры показали себя теми, кто реально что-то ДЕЛАЛ, а не просто сидел на жопе и трепался. Наряду с французскими ситуационистами Black Mask были тогда единственными белыми, кто снял крышку с революционного закипания американских расовых бунтов, осознав их действительно положительное «содержание» (мародерство, поджоги и короткие перестрелки),