огромных хлопьев, застивших ему глаза. Он ступил вправо и вдруг по пояс провалился в сугроб. Было это так неожиданно, что он потерял направление и дальше двигался уже наугад. Пот катил с него градом. Время шло. Владимир начинал беспокоиться. Наконец в стороне что-то стало чернеть. Приблизившись, различил он Рощу, которую заприметил, еще спускаясь со станции. Слава богу, подумал он, и двинулся в её направлении в надежде выйти на потерянную дорогу или обойти Рощу кругом.
Прошло ещё около получаса, пока Владимир продирался по сугробам в выбранном им направлении. За Рощей должны были начаться дома. Ветви царапали ему лицо, щёки почти ничего не чувствовали, он растирал их руками, брови и ресницы сковывал иней, ноги были мокры. Внезапно что-то взорвалось в пакете и зелёные стекла, прорвав его, выступили наружу. Это была «Вдова Клико», не выдержавшая такого мороза. Владимир посмотрел на часы, было ровно двенадцать. Отчаянно он швырнул пакет в сторону и зашагал через серую лесополосу, где ветер был уже поумеренней. Слёзы катились по его лицу, когда редкие деревья остались за спиной, а перед собой он не увидел поселка – только бескрайнее снежное поле, которому не было конца, сливалось на горизонте с едва желтеющим черным небом.
К утру природа угомонилась. Бог знает, где бродил Владимир, коротая эту страшную ночь. Вид замерзшего на российских просторах негра был бы смешон и трагичен, поэтому он просто шёл, уже не останавливаясь ни на секунду, и к первой электричке оказался на какой-то неведомой станции. Просто шагнул в открытые, будто бы для него двери, и в изнеможении упал на скамейку абсолютно пустого вагона.
Владимир с Мариной стояли на дне огромного и глубокого оврага. Было уже темно, лишь фонари, горевшие на проезжей дороге, едва доносили свой мерцающий свет, отражавшийся от соседних сугробов. Вдалеке проезжали запоздалые машины. Город был вымершим после праздника, и только с покатых склонов оврага на детских санках и больших алюминиевых тарелках в низину, поодаль от них, скатывались в меховых шапках и норковых шубах жители соседних домов, наконец-то уложившие спать среди новогодних подарков своих детей и продлевавшие праздник жизни игристым шампанским вином. Восторг их был истинно упоителен, когда из зеленых бутылок с грохотом вырывались массивные пробки и, бросая в воздух всё, что попадалось им под руку, все вместе кричали они: ура! и взрывали петарды.
Владимир хватал Марину за рукав, она вырывалась и успевала отбежать на несколько шагов прежде, чем он не останавливал её снова. От волнения он потерял дар русской речи и уже просто кричал что-то на своем французском. Среди общего гама внятно можно было различить только одно – «МЕТЕЛ» – слово, которое он повторял стократ, и которое хоть как-то связывало его пассажи с событиями минувшей ночи.
Когда Марина поняла, что вырываться и убегать бесполезно, она приложила свою заснеженную варежку к его губам и тихо сказала:
– Прости, ничего больше не будет. Ночью я была с женщиной. Не знаю кто из вас двоих теперь для меня важнее… Если ты меня еще хоть