тайнике, и никому ничего не сказала. В тот момент, когда в избе из красного угла новоявленная комиссия с торжественным остервенением экспроприировала рукотворную реликвию поколений. Пред ней, склонив головы, стояла не одна пара молодоженов, и ей же благодаря, дом всегда был – полная чаша.
Главой комиссии представился 19-летний сосед. Красавец, который с неделю назад приходил женихаться, но был почему-то отвергнут.
– Есть у нас пока мужики в доме!
Поднял глава, рассерженный, икону над головой и, резко опустив ее, разломил об колено на Мать и Сына. Дня три спустя собственная лошадь откусила ему два пальца и, пожевав, проглотила. С месяц он мочился на страдающую руку, еще через полмесяца соседские собаки окоченелого нашли его на дворе за сараем. Лицо у него было покрыто фиолетово-черным полумесяцем, светящимся изнутри. После чего антирелигиозные страсти в деревне поутихли.
Несколько лет спустя, Иван Иванович – отец Шуры чихнул за столом и умер. В тишине на поминках, подняв стаканы, по очереди все залились безудержным смехом, который перешел в безутешный и горький плач – не стало единственного кормильца. Смех и трагедия гуляли всегда где-то рядом. Уже многими годами позже никто не мог объяснить странности, когда в разгар всеобщего ликования и веселья женщины из нашего рода начинали выть, уткнувшись локтями в подол, и фатальной неизвестностью портили окружающим праздник. Таким глубоким и крепким было это воспоминание воспоминания чужого.
Вся мужская ответственность по дому легла на не вполне готовые ее принять Шурины плечи. Ей приходилось ездить на общую деревенскую мельницу и молоть муку, перекупать дрова у лесорубов и укладывать их в поленницу, ходить за скотиной, на рассвете доить ее и отворачиваться с коротким «ох» в тот момент, когда очередного Борьку забивали позванные умельцы.
Домашний очаг до поры оставался на попечении матери. До той поры, пока зимой она не выскочила из избы в льняной рубашке, распаренная от насущных дел за калитку, помочь дочери втащить в дом две огромных говяжьих ноги. Через неделю не стало и Марьи Михайловны, сильная простуда и жар довели ее до того, что сначала она просила не топить печь, потом открыть все окна и двери, потом обложить ее снегом, потом попросила ложку гречишного меда с соседкиной пасеки. Когда мед принесли, на лавке в доме никого уже не было, и от влажной подушки постепенно отходило тепло. Из семейства Чулковых остались лишь Шура и Аня, а на кладбище рядом с могилой отца появился еще один холм и крест, и надпись на нем «Живите долго!»
К говяжьим ногам никто не притронулся. Их свезли за околицу и бросили неподалеку, но даже дикие собаки, осторожно понюхав их, поджимали хвост и отбегали в сторону.
Через несколько месяцев поле, которое кормило семью, в буквальном смысле провалилось сквозь землю. Земля треснула, раздвинулась и жадно захлопнулась как кошелек, ровно оставив по бокам соседские наделы… Аня была помоложе, спрос с нее был невелик, потому Шура, ничего не говоря, отправилась навестить родителей