голосом. Я же, вернувшись с матрасом, приступил к обустройству своего спального места. В комнате на шкафу стоял музыкальный центр. Я перерыл все ящики в поисках дисков с музыкой и нашёл несколько. Среди них, помимо гнусной попсы и лагерного шансона, я, к глубочайшему своему удивлению, нашёл один с записями Лучано Паваротти. Через минуту комнату уже заполнял его тенор. Остальные диски я сложил в мешок и закинул подальше за шкаф, чтобы в случае возникновения у ребят вопросов в духе: «А есть чо современное?» я смело мог отвечать: «Нету и не надо. Просвещайтесь, пока я жив».
Окна выходили прямо на улицу: нужно было озаботиться светомаскировкой. Я вышел в коридор в поисках подходящих по размеру досок или чего-то в этом роде. Стены в холле были завешаны фанерными щитами с разными инструкциями на все чрезвычайные случаи жизни. Русский текст на них, оставшийся ещё со времён Союза, был криво заклеен листками с украинским переводом, что меня всерьёз раздражало. Мне резали глаз таблички на домах, вывески на магазинах, описания на продуктах питания. Принудительная украинизация, обо всех ужасах которой я много читал и слышал, проявлялась на каждом шагу. Парочкой таких вот щитов я и заставил окна, для верности заклеив щели чёрной плёнкой, которую взял у Кисы. Комната погрузилась в приятный полумрак. Я зажёг настольную лампу и почувствовал себя дома. На столе стоял мой фотоаппарат, заряжался планшетник, лежали какие-то документы, видимо, оставшиеся от прошлого владельца офиса. Нужно было теперь найти, куда Славик подевал компьютер, и уточнить у Майора, что тут с интернетом. Когда я выходил, в смежной комнате уже никого не было. Начальство разъехалось. Я вышел на солнечный асфальт, расстеленный перед нашим корпусом, и закурил. Славика тоже найти не удалось, и я решил исследовать бомбоубежище.
В него вело два входа, расположенных по разные стороны поляны. Меня увлекали вниз старые, искрошенные ступени. Достал из кармана фонарик. Плесень доедала глобальный замысел строителей светлого будущего. В конце лестницы была тяжеленная, килограмм под пятьсот, толстая металлическая дверь, намертво заржавевшая в открытом положении.
Я вошёл в холодную, величественную гробницу. Снова ступеньки. Кап. На потолке собиралась вода, и тишину иногда нарушали одинокие, едва различимые шлепки. Несмотря на июнь, царивший наверху, здесь было холодно. Фонарик шарил конусом электрического света по стенам и полу, высвечивая выходивший изо рта пар. Покрытые слоями времени и какой-то чёрной дряни кабельные линии вели меня вперёд. Слева был проход. Я заглянул туда и не сразу понял, что именно увидел: внизу в конце аккуратной металлической лестницы, состоявшей уже, казалось, только из ржавчины, на полу лежали они. Весь пол был засыпан похожими на кладку гигантских яиц черепами.
Присмотрелся. Противогазы. Десятки противогазов зачем-то были сброшены в этот проход. Я улыбнулся: зрелище заставило меня на мгновение испытать нечто, приближенное к страху.
Я шёл по длинному коридору к противоположному выходу. Справа была ещё одна могучая дверь, ведущая в самое сердце бомбоубежища. Перешагнул через порог