Соня была удивлена: не тем, что она ему безразлична, безразличием тут и не пахло, но тем, что он явно конфузился. Сталкиваясь с ним в коридорах, она ощущала в нем смущенное возбуждение: его словно силком тащили в кино на любимый фильм. При встрече с Соней Жан-Жак нередко косил. То, что другие мужчины ощущали как душевную боль, он переживал физически; его левый глаз хотел видеть Соню, его правый глаз видеть Соню не хотел. А поскольку в его лице было что-то от выборов 1981 года[3], побеждал всегда левый.
Узнав, что у нее есть жених, он позволил себе нервический смешок. Ему казалось, что он ей нравится. Какое-то неясное чувство, вроде смутного влечения. Но нет, влечение ему не приснилось. Всякий раз, когда Эдуард устраивал свои нудные возлияния, а Жан-Жак в урочный час уходил домой, ему чудилось, что она провожает его взглядом. Легкий поворот головы, быстрый, почти немыслимый в своей убедительной женственности. Она к нему неравнодушна. Женщины никогда не поворачивают голову без задней мысли.
Значит, вялость обаятельна. И, чтобы соблазнить женщину, не обязательно вносить сумбур в спокойную жизнь. Жан-Жак в расцвете своей смирной слабости стал привлекательным. Пожалуй, мы становимся привлекательными ровно в тот момент, когда сама мысль об обольщении кажется такой же невозможной, как идея переехать в Тулон.
Но не видать бы Жан-Жаку прелестей Сони, если бы не советник, получавший на фирме за свое ничегонеделание немалые деньги. Нет на свете бесполезных людей; даже самым никчемным из нас позволительно думать, что где-то любовники сомкнули объятия благодаря их некомпетентности. Итак, этот советник, не зная, что бы еще присоветовать шефу, предложил издать приказ: отныне по пятницам все должны приходить на работу в неформальной одежде. Во многих компаниях уже практикуют эту комфортную туфту. Шеф на своем первом этаже, похоже, пришел в восторг от подобной находки и объявил о нововведении таким тоном, словно решил всем повысить зарплату. У Жан-Жака этот абсурдный ритуал сразу вызвал раздражение. Он так долго боролся за свой ответственный пост. Ему было непонятно, почему он, вполне обеспеченный человек, должен одеваться как подросток во имя какой-то неформальности. Этот шабаш либерализма возвращал его к тем неспокойным временам, когда он еще не занимал достойного места в обществе. Выходило так, будто по пятницам он опять на временном договоре. В такие дни Жан-Жак не выходил из кабинета – именно потому, что был не при галстуке. Обычно в тех редких случаях, когда ему нужно было о чем-то попросить Соню, он вставал и шел к ней. У него никогда не было чувства субординации. Он сам делал себе кофе и ходил к тем, с кем надо было переговорить, даже к мелким сошкам под самой крышей. По пятницам все было иначе: он осмеливался вызывать Соню. В результате скудоумие советника в сочетании с муками служащего не при галстуке дало выход опустошительной буре чувств.
Поясним.
– Вы меня звали? – спросила Соня, стоя на пороге. Вот именно она, эта промежуточность, ни внутри, ни снаружи, и породила смятение. Соня не