нехотя тащится к подъезду, а по лестнице взбирается, как осужденный на казнь. Я подбадриваю его, но мой голос звучит фальшиво – уныние победило.
Терпение закончилось, как у человека, добравшегося до места назначения. Я запираю дверь, сбрасываю туфли и бегу в туалет. Эдуар садится напротив, смотрит на меня правым глазом. Я захлопываю дверь, чертыхнувшись вполголоса. В квартире наверху шумно – дети носятся по комнате, мать прикрикивает на них: «А ну-ка успокойтесь!»
Выхожу и не вижу пса. Эдуара нет ни в кухне, ни в комнате Тома, ни у меня. Зову его – не откликается. Нахожу в гостиной: мсье лежит на диване, а завидев меня, отворачивается к стене.
– Слезай, Эдуар.
Ноль внимания.
– Давай, давай, ты прекрасно знаешь, что диван не для собак!
Он не реагирует: голова повернута на 180 градусов, уши прижаты, выпученные глаза уставились в какую-то точку на стене. Этот гений свято убежден, что я его не вижу, раз он на меня не смотрит.
Начинаю смеяться, и песий хвост «отмирает», выбивая медленную дробь. Я бегу в комнату сына, кричу во весь голос:
– Тома, иди посмотри, что творит твой дружок!
В ответ – тишина. Я часто забываю, что мой мальчик съехал, он теперь самостоятельный мужчина. Черт, как больно…
10. Лили
Сегодня утром ты переехала в отделение неонатологии, на пятый этаж. Прощай, кувез[6], да здравствует столик с подогревом. Они утверждают, что это обнадеживающая новость.
Отделение разделено на три зоны: голубую, розовую и зеленую. Тебя размещают во второй.
В собственном боксе, за закрытой стеклянной дверью. Жалюзи на окнах опущены, чтобы свет не попадал тебе в глаза. Вокруг колыбели расставлены аппаратура, голубое кресло, стул, стол, стеллаж для твоих вещей, косметика для новорожденных. На стене висит белая доска – мы можем писать и рисовать на ней или развесить фотографии, чтобы твое первое собственное жилье не выглядело обезличенным. Сюда можно приходить в любое время, днем и ночью, и оставаться сколько угодно. «Вы здесь у себя!» – так они нам сказали.
До сих пор я не решалась взять тебя на руки. Врачи убеждали меня, что это принесет пользу, что тактильный контакт – наиглавнейшее лекарство, а я отвечала, что очень боюсь – вдруг ты замерзнешь или проснешься! Но правда в том, что мне было страшно не за тебя.
Я знала: если приложу тебя к себе, все загублю.
Но сегодня утром наконец решилась.
Я села в голубое кресло, сняла футболку и лифчик и застыла в ожидании. Патронажную сестру звали Эстель, и ее природная нежность поражала воображение. Она не говорила – пела. Эстель устроила тебя, не задев ни одного проводка, мне было так страшно, что я начала задыхаться, как перед важной встречей.
Ты сразу инстинктивно приняла самую удобную позу, прижалась личиком к моей груди, и я перестала видеть маску и трубки и больше не слышала тревожного «бип-бип» монитора.
Я знала, знала, что все будет плохо. У меня дрожали ноги, в сердце произошел взрыв.
Не знаю, суждено ли тебе жить, любовь моя, но я рискну. А если случится худшее, утешусь тем, что твой животик прижимался к моему, твои пальчики касались моей кожи. Я познаю