до угла. Впереди, через дорогу, окруженный уже облетевшим сквером, стоял еще юный Пушкин, вдохновенно и самозабвенно обращавшийся к их общему городу и миру. Позади Пушкина, в темном осеннем воздухе, в безупречной внутренней гармонии в обе стороны уходило огромное здание Русского музея. Ярко горели фонари. За углом, на тротуаре, на краю площади, было не только людно, но почти тесно; здесь были вынуждены замедлять шаг. Вход в бывшее Дворянское собрание был относительно узким, двери тяжелыми, шапки почти все снимали еще перед входом, а в теплом предбаннике начинали разматывать шарфы и расстегивать пальто. Резко и отчетливо дохнуло теплым воздухом. Внутри было не просто тепло – скорее даже жарко.
Они оказались перед знакомой широкой белой лестницей, и в сердце у Арины чуть защемило; она любила здесь бывать, хотя никогда не спрашивала себя почему.
– Наконец-то нормальные лица, – все еще недовольно сказала мама.
– Да будет тебе, – примирительно ответил папа. – В метро всегда тесно.
Они знали, что он не любит разговоры о людях «своего» и «не своего» «круга».
Как всегда, было много знакомых; здоровались еще на лестнице, но старались не задерживаться подолгу, чтобы не мешать общему движению. После Москвы Андрея все еще продолжало удивлять, что Ленинград, в сущности, относительно небольшой город; по крайней мере, «их Ленинград». Но пришли они поздновато, и в гардеробе стояла очередь. Переобулись; входить в филармонию в мокрых или заснеженных ботинках никому, наверное, не пришло бы в голову. Арина подумала о том, что Митя как-то долго возится со своими башмаками. Папа собрал их пальто, шапки, шарфы, пакеты с сапогами и ботинками; получилась увесистая охапка. Они остались в очереди вместе с ним, а мама отошла к зеркалу. Папа аккуратно отдал всю эту охапку гардеробщику, потом чаевые; положил номерки во внутренний карман пиджака. Когда-то Арина спросила, почему в филармонии надо давать гардеробщикам чаевые, а в кино, например, никому и никогда.
– Так принято, – ответила мама.
Она и вообще обычно Арине мало что объясняла, и это было обидно.
Потом вернулись на лестницу и поднялись в фойе; у входа в фойе купили программку.
– Я тоже хочу, – сказала Арина.
Папа заплатил еще за одну; Арине сразу же ее и отдал. В программке, как всегда, не было ничего интересного; только «анданте» и «аллегро нон троппо», которые она и так видела почти ежедневно. Когда-то Арина спросила маму, почему в Кировском театре к программкам на отдельном листке прикладывается краткое содержание; и в тот раз мама даже попыталась объяснить.
– Потому что, – ответила она, – на балет могут прийти люди, которые не знают, что во время балета произойдет, и нужно помочь им подготовиться.
– А в филармонии, – снова спросила Арина, – все всегда заранее знают, что произойдет?
– Потому что в филармонию такие люди прийти не могут, – как обычно, теряя терпение, ответила мама, и Арина