Какой ветер, куда, зачем. Что было, то и будет. Не один, так другой, что ты от них хочешь. Это как Союз писателей. Хороший бюрократ, плохой бюрократ. О чем ты вообще говоришь.
– Так не может продолжаться, – ответил папа. – Все же все знают, производство падает, стагнация мысли, стагнация искусства, стагнация чувств. Общество, которое не создает нового, разрушает сами основы своего существования.
– В этой стране ничего не может измениться, – упрямо возражал дядя Валера. – Ты посмотри на их пыжиковые шапки, посмотри на все это быдло перед ларьками и экранами телевизоров. И это от них ты ждешь понимания? От них ждешь изменений?
– Вы можете не при детях? – вмешалась мама с нарастающим раздражением.
– Что не при детях? – спросил ее папа. – Что воруют всё, до чего удается дотянуться, а эта война, похоже, никогда не кончится? Ты думаешь, к детям это не имеет отношения? Что они будут жить на другой планете?
– Пока что к детям имеет отношение в основном то, что ваши бессмертные мысли они будут пересказывать в школе, – ответила мама. – Хорошо, тогда уйдем мы.
– Ирина Натановна, что вы, – с опозданием заторопился дядя Валера. – Мы в любом случае как раз собирались пойти на залив. И можем взять с собой детей. То есть что я говорю. Как раз не можем взять с собой детей, потому что там сегодня ветрено и дети могут простудиться.
– Нам кажется, что время стоит на месте, – продолжал говорить папа, поднимаясь. – Но это не так. Я вспоминаю, как все было десять лет назад, и это было по-другому. А теперь и вообще многое станет явным. В переменах есть внутренняя необходимость, которой невозможно противопоставить ни индивидуальную, ни коллективную волю. Но от нас зависит то, куда они будут направлены.
– От нас не зависит ничего, – ответил дядя Валера, неожиданно остановившись на самом пороге веранды. – Что зависит от тебя? Что зависит от меня? Ты обманываешь себя, потому что тебе легче так думать. О какой исторической необходимости ты говоришь? Это же чистый марксизм. А правда в том, чтобы признать свое историческое бессилие и жить достойно вопреки истории. Все остальное самообман. Мы не можем выбрать историю, но можем выбрать себя в истории.
– И это не самообман? – закричал папа, почти выталкивая дядю Валеру из как-то неожиданно сжавшегося раструба двери веранды. – Звучит как все эти разговоры про богочеловека.
– Не вижу ничего нелепого в разговорах о богочеловеке, – ответил дядя Валера. – Наоборот, из всех возможных разговоров они мне кажутся едва ли не самыми разумными. По крайней мере, гораздо более разумными, чем разговоры про то, что все вокруг неожиданно превратится в земной рай.
– В рай земной не превратится никакая страна, – донесся уже от самой калитки удаляющийся ухающий голос папы.
– Кстати, – вдруг сказал дядя Валера, на несколько секунд задержавшись у забора, – ты помнишь ту странную