шли по ночам, то Чудово, Малая Вишера и Бологое так и оставались для Мити названиями на карте, одиноко вырванными из темноты вокзальными зданиями, подсвеченными тусклым желтым светом, бесконечной шеренгой столбов, скользящих в ночи, а иногда и с легким запахом пота соседей по купе, спящих в одежде и медленно потеющих во сне.
Так, собственно, обычно продолжалось до самого МКАДа; даже в Калинине, где жил его давний воображаемый двойник, студент Петя с пластинки, Митя никогда не был. Москвичи, впрочем, судя по всему, в Калинин ездили; не часто, но ездили; вроде бы как из Ленинграда ездили в Лугу или Псков; и Поля даже как-то сообщила, что «Тверь очень прикольная». «Надо будет туда съездить», – иногда говорил себе Митя. А за Тверью снова была Москва – своего рода «последний домашний приют» – как и раньше, большая, теплая, пыльная, чрезмерно людная, суетливая и праздная одновременно, с изобилием друзей и родственников, хоть и переполненная всевозможными приезжими. В этом смысле с Москвой всегда была некая странность, она не укладывалась в очерченные собой же самой границы и вообще хоть в какую-то разумную логику, в ней не было величия, но зато была циклопическая грандиозность и широта, при всей ее кособокости и кривизне ее линий; было всего в переизбытке, до несообразной понятным человеческим потребностям ненужности, и при этом почти все всё равно куда-то и зачем-то бежали, а Кольцевая линия была вечно переполнена. Зато вот с той, с южной, стороны МКАДа начинались совсем уж дикие и незнакомые места, которые только из окна скорого крымского поезда они с Ариной когда-то и видели. Хотя места эти Митю влекли и упрямо захватывали воображение, сразу же прыгнуть в бесконечное пространство, населенное незнакомыми людьми, в особенности дальней гопотой и провинциальными ментами, ему не хотелось. А еще дальше начинались земли украинцев, про которые ходило множество нехороших, стремных и злых историй, а школьное чтение Гоголя эти истории только подтверждало. Наконец, у Митиной потаенной, и от себя тоже, радости была еще и вполне практическая причина. Ехать они должны были то ли вшестером, то ли ввосьмером, и был неплохой шанс, что они растянутся на четверть трассы. Шастать же по какой-нибудь ночной Окуловке, рискуя нарваться на местных люмпенов или дружинников, светило ему тоже скорее умеренно.
Выехали на одной из первых электричек, надеясь попасть в Москву еще до вечера или хотя бы до закрытия метро. Поначалу все происходило даже как-то слишком организованно и буднично. Впрочем, неожиданно поехали вшестером, потому что еще одна парочка их выезд продинамила, но и этого все равно было вполне достаточно. Уже на Николаевском вагон забился под завязку, но они не сглупили, загодя заняли два противоположно стоящих сиденья и завалили проход рюкзаками. Митя даже подумал, что, если уж все равно поехали на собаках, не проще ли было купить два купе на какой-нибудь московский поезд и избавить себя от дальней ругани и тяжелого запаха перегара, но предусмотрительно промолчал. Перед